Далёкая Радуга. Аркадий и Борис Стругацкие

адонь ресницами. Все было далеко-далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами Ледяного Сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины,– все это было далеко-далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.

      Снова заверещал сигнал.

      – Опять,– сказала Таня.

      – Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

      – Не знаю.

      – Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.

      – Теоретик,– сказала Таня.

      – Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда-то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я много болтаю?

      – Да. Ужасно!

      Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.

      – А вот я тебя сейчас выключу,– сказал Роберт невнятно.– Танек, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.

      В темноте он видел ее лицо – светлое, с огромными блестящими глазами. Она отняла руку и сказала:

      – Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда бывают галлюцинации.

      – У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек, Танечка. Он никогда себя не обманывает.

      – Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой – как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.

      – Нет,– сказал справедливый Роберт.– Насчет коврижек верно. Но зато он добрый, мягкий и рохля.

      – Не верю,– сказала Таня.– Ты только послушай.– Они послушали.– Разве это рохля? Это явный «tenacem propositi virum» [1].

      – Правда? Я ему скажу.

      – Скажи. Пойди и скажи.

      – Сейчас?

      – Немедленно.

      Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.

      – Только поцелуй меня сначала,– попросила она.

      В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не было ни единой мысли, только какой-то торжествующий голос бессвязно вопил: «Любит!.. Меня!.. Меня любит!.. Вот вам, вы!.. Меня!..» Потом он обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.

      Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его по-дружески:

      – Добрый вечер, поросеночек! И чего это тебе не спится, синичка ты моя, трясогузочка?

      Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспаленными веками.

      – Что же ты молчишь, песик? Верещал-верещал, оторвал меня от важных занятий, а теперь молчишь!

      Патрик наконец открыл рот.

      – У тебя… Ты…– Он постучал себя по лбу, и на лице его появилось вопросительное выражение.– А?..

      – Еще как! – воскликнул Роберт.– Одиночество! Тоска! Предчувствия! И мало того – галлюцинации! Чуть не забыл!

      – Ты не шутишь? – серьезно спросил Патрик.

      – Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.

      Патрик неуверенно моргал.

      – Не понимаю,– признался он.

      – Да где уж тебе,– злорадно сказал Роберт.– Это эмоции, Патрик! Знаешь?.. Как бы это тебе попроще, попонятнее?.. Ну, не вполне алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах. Воспринял?

      – Ага,– сказал Патрик. Он поскреб пальцами подбородок, сосредоточиваясь.– Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чем дело: опять где-то утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий случай проверь ульмотроны. Какая-то странная сегодня Волна…

      Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что здесь Таня, а потому что где-то там – Волна.

      – Что ты молчишь? – терпеливо спросил Патрик.

      –

1

«Муж, упорный в своих намерениях» (Гораций).