Морской волк (сборник). Влад Савин

В лагере – не военнопленных, а с уголовными. Судя по тому, как он довел всего за пару дней экипаж Щ-422 – там его «опустят» в первую же неделю. А если и нет – в оперчасти шепнут что надо и кому надо. Рассказать, что это такое и как он проживет эти десять лет? Многие и в первый год вешаются. Через десятилетие этот секрет уже можно будет списать в архивы – когда у нас уже будет флот таких лодок, как «Волк». А если еще не будет – невелика трудность, прибавить еще лет пять-восемь срока «по открывшимся обстоятельствам». Это вас устроит? Нас – вполне. Да, кстати, передайте вашему связисту. Пусть отправит на этой вот волне, здесь записано – сообщение: «Шторм. Сталинград-23».

      – Могу полюбопытствовать, что оно означает?

      – Можете, Михаил Петрович. «Шторм» – это значит, мое предположение, высказанное товарищу наркому, полностью подтвердилось. «Сталинград-23» – это значит отработать действия по описанному вами сценарию 23-го числа, прорыв немцев к Сталинграду и попытка штурма с ходу. Что можем, что успеем. Сильно изменить обстоятельства вряд ли удастся – но если даже потери будут у нас меньше, а у фрицев побольше, и то дело…

      Из предисловия к роману А. И. Солженицына «В круге ледяном». 1952 год (Альтернативная история)

      Я не могу молчать!

      Человек может перенести голод и войну. Но когда ему указывают, что писать и о чем думать – это абсолютно недопустимо. В военное лихолетье я встречался с людьми, подлинно свободными духом. Сейчас же, в сытое время славословий и побед, я все больше чувствую железную хватку Старших Братьев.

      Это началось десять лет назад. Сначала мне показалось, что мои письма, в которых я обсуждал историю и будущее России, а также записывал первые наброски моих книг, подвергались перлюстрации, за моими друзьями ведется слежка, а в окружении моем и моих друзей стали появляться подозрительные лица, похожие на агентов из органов. Затем меня начали приглашать на «беседы», где вежливые люди в штатском, разложив передо мной листки моих произведений, которые я не показывал никому, пытались диктовать мне, что надо убрать, что усилить-углубить, какие темы в данный момент актуальны, а коих ни в коем случае касаться нельзя. Они говорили – считайте наши пожелания лишь дружеской критикой старшего брата, но настоятельно советуем их учесть!

      И если я, простой советский гражданин, тогда ничем не примечательный и никому не известный, вызывал такое внимание, то какая же контролирующая мощь была направлена на весь двухсотмиллионный советский народ? Наши писатели, художники, сценаристы – кто выбирал темы и давал одобрение их творчеству вместо таланта, единственного справедливого судьи? Люди на улице – тысячи и миллионы – кто выбрал за них профессию, место жительства и работы? Говорю так потому, что подобные намеки неоднократно получал я, один из них, такой же, как все!

      Самое страшное, что никто этого не видит или не хочет видеть, опасаясь репрессий, или не видят в том зла, считая самим собой разумеющимся. Все мои знакомые и даже лучшие друзья, с которыми я заводил разговор об этом, или