Ко времени моих слёз. Василий Головачев

все прощает.

      – Пойди, повинись, Арсика все равно крестить пора…

      – Повинюсь, а крестить не надо. – Старик легко поставил мальчика на землю, присел перед ним. – Ты мне веришь, внучек?

      Арсений перестал плакать, раскрыл глазенки, кивнул серьезно:

      – Верю.

      – Вот и славно. Помни, твой путь – по другую сторону креста. Когда вырастешь, к тебе придут люди…

      – Какие?

      – Хорошие, ты поймешь. Они – ратники Рода русского, помоги им.

      – Ладно, дедушка. Только ты со мной будь.

      – Я всегда с тобой буду. Постой тут, я в молельню схожу, с батюшкой поговорю, объясню ему кой-чего. – Терентий Митрофанович выпрямился, бросил бабушке: – Я сейчас, – и скрылся за дверью церкви.

      – Стыдно-то как… – пробормотала мать мальчика, кутаясь в платок. – Пошли отсюда, смотрят все…

      Она взяла Арсения за руку, потащила за собой, но дождь усилился, и они спрятались под высокой ветлой.

      – Переждем немного.

      – Не надо бы тут стоять… – начала бабушка.

      Из-за ограды церкви вышел дед, увидел семейство под деревом, метнулся к нему.

      – Уйдите оттуда! Надька, Анна – быстро ко мне!

      Женщины переглянулись. Бабушка нерешительно затопталась на месте, раскинула над Арсением платок.

      Подбежал дед, схватил мальчика на руки, толкнул дочь и жену под начавшийся ливень:

      – Бегите!

      Они заторопились, и в этот момент в ветлу ударила ветвистая молния, озарив окрестности мертвенно-синим светом.

      Удар, треск, грохот, звон в ушах! Кто-то с силой бросил Арсения вперед.

      Он ослеп и оглох, закричал от боли, летя по воздуху как птица. В глазах запрыгали огненные колеса, и сквозь их верчение на мальчика глянули налитые черной жутью страшные глаза…

      Затем последовал еще один удар, он стукнулся виском обо что-то твердое и потерял сознание…

      БЫТИЕ

      Арсений Васильевич очнулся от воспоминаний, сделал несколько приседаний, отжался полсотни раз от пола и поплелся в ванную комнату принимать душ.

      Дед Терентий Митрофанович погиб, спасая внука, сгорел от разряда молнии, только пепел остался, хоронить было нечего. А у Арсика на всю жизнь сохранилась отметина на виске – шрам в форме трезубца, то ли след молнии, то ли след удара об ограду церкви. Его так и прозвали в школе – Меченый. Только в институте он избавился от этой клички, пряча синеватый шрамик под волосами.

      Деда, вернее, то, что от него осталось – горстку пепла, похоронили на окраине Родомля, рядом с могилами родичей и предков Гольцовых. Но слова его Арсений запомнил на всю жизнь. Поэтому когда ему исполнилось девятнадцать лет и к нему в общежитие – он поступил в Рязанский радиотехнический институт – пришли двое мужчин, Арсений не удивился их предложению и выслушал гостей спокойно, посчитав, что именно они и есть те самые «хорошие люди», о которых говорил дед.

      В принципе, они ничего особенного и не сказали, говоря полунамеками и ссылаясь на необходимость соблюдать тайну беседы. Сообщили только, что он человек, «отмеченный