909 заговоров сибирской целительницы. Наталья Степанова

выпил бы, не съел ни куска,

      пока детей своих не напоил,

      покуда детей своих не накормил.

      Прилепился бы как репей

      до своих кровных детей.

      Будьте вы, мои слова, крепки и исполнимы,

      ни одним мастером непоколебимы.

      Я посох у Анны, Анна у Евдокии.

      Лепила печать Наталья.

      Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

      Даю этому заговору ключ.

      Аминь, Анна.

      Аминь, Евдокия.

      Аминь, Наталья.

      Аминь, (свое имя).

      Если свекровь не дает жить

      Передо мною Оля, худенькая женщина, похожая на подростка, но имеющая двух мальчиков-близнецов. Вид и голос обреченного человека. То, что она говорит, сходится с ее мыслями: не лукавит.

      Ее рассказ таков. Вышла замуж за любимого человека. Родила ему близнецов. Всяк, кто хоть день провозится с двумя младенцами, поймет, как это тяжело. Один засыпает, другой проснулся. Но муж оказался хорошим отцом, помогал во всем.

      Свекровь, жившая в это время с братом мужа, продала свою квартиру и отдала тому деньги для оборота в торговле, а жить перешла к Оле и Саше.

      В первый же день устроила скандал, который вышел вот из-за чего. Измученная бессонницей, Оля стирала пеленки и молила, чтобы дети подольше поспали, еще нужно было успеть им и для взрослых обед приготовить, постирать да погладить.

      Свекровь, любившая поболтать с подругами, именно в этот момент начала обзванивать их. Оля попросила ее говорить немного тише, очень вежливо, без каких-либо подковырок. Что тут началось!

      Она кричала: «Я такая же, как ты, хозяйка, и не х… мне указывать! Высрала детей, чтоб сына моего доить, он всю жизнь будет у них в рабстве!» А дети проснулись, плачут. Оля обоих на руки взяла и начала по комнате ходить. Вечером свекровь стала мужу на нее наговаривать, плакать, что ее жизнь кончится в доме для престарелых. Муж, мягкий, добрый человек, при виде слез матери начал нервничать и выговаривать жене, что, мол, можно было и уступить старому человеку и не доводить дело до слез и ругани. Просил не забывать, что это его мать, и т. д. Когда он уходил на работу, а Оля оставалась со свекровью и с детьми, та очень тонко вела свою продуманную игру. Говорила гадости, оскорбляла. Заглядывая в кастрюлю, объявляла: «Суп под названием блевотина», или так: «Мое говно лучше выглядит, чем то, что ты готовишь». Ему она в своей комнате говорила совсем другое, причем громко, чтобы было слышно. Понимала, что Олю будет злить ее вранье. Она говорила: «Не знаю, Саша, не знаю, как ей угодить. Я и посуду мою, и пеленки стираю, называю ее „дочка“, а она мне в ответ: „Какая я тебе дочка?“»

      «Наталья Ивановна, – рассказывает Оля, – я вам клянусь, она меня дочкой ни разу не называла. Только „скелет паршивый“ или „засранка“. Но откуда же мне быть полной, если я как белка в колесе кручусь целый день с двумя детьми? До беременности я была полней. Вопрос даже не в моей обиде, уж какая я есть по внешности, такая и есть, а в том, что я могу остаться одна с двумя годовалыми детьми из-за нее. Муж сильно ко мне изменился, стал пить. Непонятно где ночует, а свекровь начинает его жалеть, когда он приходит: „Несчастный мой мальчик,