Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции. Галина Кузнецова

Надо очень поработать…»

      7 сентября

      Выехали из дома с утра, чтобы попасть в Ниццу к завтраку. В городе купили газеты, и всю дорогу в автобусе я читала первую половину своего рассказа.

      Стоя затем у окна, уже у Биота, и глядя на море, стеклянно зеленое, белой пеной всходившее на белый полукруг берега, я думала о том, что такие дни мы потом обычно называем в жизни счастливыми. И в самом деле: прелестное морское утро, вдали – рассыпавшийся под голубоватыми глыбами гор белый город в голубом тумане над нежнейшим в мире морем, радостное сознанье своей молодости, того, что в этот день тобой написанное читают в разных концах мира, а впереди – встреча с интересными людьми, завтрак в хорошем ресторане, остроумная беседа… Так я и сказала И.А., облокотившемуся рядом со мной на перила окна, и он подтвердил: «Еще бы! Конечно, это счастье. И надо ценить его!» Насколько это было возможно для меня – я это сознавала и ценила. Мир был в этот день для меня другой, чем всегда, и я смотрела на него с радостным бесстрашием.

      Завтракали мы на берегу моря в известном рыбном ресторане Рено.

      Тэффи, встретившаяся с нами так, точно вчера расстались, была изящно одета в чесучовый костюм, вышитый впереди синей словенской вышивкой крестом. Ели буйабес и куропаток. И.А. был не так весел, как всегда в таких случаях. (Он любит Тэффи.) В три часа он ушел на свидание к Беличу, а через полчаса пошла по своим делам и я. С наслаждением прошла по горячей пустой набережной, отдыхая от людей и напряжения разговора. Как хорошо послеполуденное море!

      В пять часов я нашла всех в зале поплавка Негреско. Был, кроме прежних, Белич с женой и тремя дочерьми – типичными славянками. Ели мороженое и говорили друг другу любезности. Видно было, что И.А. устал. Возвращались на закате. И.А. говорил мало, а в автобусе затих и сидел, закрыв глаза. Молчала и я, только В.Н. говорила без умолку – усталость у нее выражается так.

      На бульваре в Ницце, в идущей навстречу худой светловолосой женщине с бледным лицом и нарисованными, изломанными, мучительно тонкими бровями, узнала актрису Соловцовского театра, Янову. Вспыхнуло в душе то, что было давно-давно…

      Она – на сцене, в каких-то необыкновенных, вычурных, сложных туалетах, она на Крещатике, в прекрасный весенний день, в большой шляпе с поднятым впереди краем, под прозрачной светлой вуалью, прижавшей ей слегка ресницы, взгляд ее сквозь эту вуаль… Цикламены, которые посылали ей мы с моим женихом, живущим у ее родственников, которые и просили его послать ей цветы ко дню Ангела, а главное, та зима, воздух той зимы, снег, Киев, радостное возбуждение во всем моем существе – ведь мне шел восемнадцатый год, я была невестой, я была влюблена в какую-то будущую, ожидающую меня жизнь…

      Не спала ночь. Читала «Испанские письма» Лакретеля. Замечательно, как часто люди, мучимые какой-нибудь тайной болью, нападают на книги, в которых говорится как раз об их боли.

      И.А. нездоров, мы в тревоге, может быть, даже и преувеличенной. У меня сердце замирает от тоскливого страха, но я стараюсь разговаривать с ним весело,