Калейдоскоп. Рэй Брэдбери

ные наружу, бились в пустоте десятком серебристых рыбешек. Их разметало в море тьмы, а корабль, разбитый вдребезги, продолжал свой путь – миллион осколков, стая метеоритов, устремившаяся на поиски безвозвратно потерянного Солнца.

      – Баркли, где ты, Баркли?

      Голоса перекликались, как дети, что заблудились в холодную зимнюю ночь.

      – Вуд! Вуд!

      – Капитан!

      – Холлис, Холлис, это я, Стоун!

      – Стоун, это я, Холлис! Где ты?

      – Не знаю. Откуда мне знать? Где верх, где низ? Я падаю. Боже милостивый, я падаю!

      Они падали. Падали, словно камешки в колодец. Словно их разметало одним мощным броском. Они были уже не люди, только голоса – очень разные голоса, бестелесные, трепетные, полные ужаса или покорности.

      – Мы разлетаемся в разные стороны!

      Да, правда. Холлис, летя кувырком в пустоте, понял: это правда. Понял и как-то отупело смирился. Они расстаются, у каждого своя дорога, и ничто уже не соединит их вновь. Все они в герметических скафандрах, бледные лица закрыты прозрачными шлемами, но никто не успел нацепить энергоприбор. С энергоприбором за плечами каждый стал бы в пространстве маленькой спасательной шлюпкой, тогда можно бы спастись самому и прийти на помощь другим, собраться всем вместе, отыскать друг друга; они стали бы человеческим островком и что-нибудь придумали бы. А так они просто метеориты, и каждый бессмысленно несется навстречу своей неотвратимой судьбе.

      Прошло, должно быть, минут десять, пока утих первый приступ ужаса и всех сковало оцепенелое спокойствие. Пустота – огромный мрачный ткацкий станок – принялась ткать странные нити, голоса сходились, расходились, перекрещивались, определялся четкий узор.

      – Холлис, я – Стоун. Сколько времени мы сможем переговариваться по радио?

      – Смотря с какой скоростью ты летишь в свою сторону, а я – в свою. Думаю, еще с час.

      – Да, пожалуй, – бесстрастно, отрешенно отозвался Стоун.

      – А что произошло? – спросил минуту спустя Холлис.

      – Наша ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это бывает.

      – Ты в какую сторону летишь?

      – Похоже, врежусь в Луну.

      – А я в Землю. Возвращаюсь к матушке-Земле со скоростью десять тысяч миль в час. Сгорю как спичка.

      Холлис подумал об этом с поразительной отрешенностью. Будто отделился от собственного тела и смотрел, как оно падает, падает в пустоте, смотрел равнодушно, со стороны, как когда-то, в незапамятные времена, зимой – на первые падающие снежинки.

      Остальные молчали и думали о том, что с ними случилось, и падали, падали – и ничего не могли изменить. Даже капитан притих, ибо не знал такой команды, такого плана действий, что могли бы исправить случившееся.

      – Ох, как далеко падать! Как далеко падать, далеко, далеко… – раздался чей-то голос. – Я не хочу умирать, не хочу умирать, как далеко падать…

      – Кто это?

      – Не знаю.

      – Наверное, Стимсон. Стимсон, ты?

      – Далеко, далеко, не хочу я так. Ох, господи, не хочу я так!

      – Стимсон, это я, Холлис. Стимсон, ты меня слышишь?

      Молчание, они падают поодиночке, кто куда.

      – Стимсон!

      – Да?

      Наконец-то отозвался.

      – Не расстраивайся, Стимсон. Все мы одинаково влипли.

      – Не нравится мне тут. Я хочу отсюда выбраться.

      – Может, нас еще найдут.

      – Пускай меня найдут, пускай найдут, – сказал Стимсон. – Неправда, не верю, не могло такое случиться.

      – Ну да, это просто дурной сон, – вставил кто-то.

      – Заткнись! – сказал Холлис.

      – Поди сюда и заткни мне глотку! – предложил тот же голос. Это был Эплгейт. Он засмеялся – даже весело, как ни в чем не бывало. – Поди-ка заткни мне глотку!

      И Холлис впервые ощутил, как невообразимо он бессилен. Слепая ярость переполняла его, больше всего на свете хотелось добраться до Эплгейта. Многие годы мечтал он до него добраться, и вот слишком поздно. Теперь Эплгейт – лишь голос в шлемофоне.

      Падаешь, падаешь, падаешь…

      И вдруг, словно только теперь им открылся весь ужас случившегося, двое из уносящихся в пространство разразились отчаянным воплем. Как в кошмаре Холлис увидел: один проплывает совсем рядом и вопит, вопит…

      – Перестань!

      Казалось, до кричащего можно дотянуться рукой, он исходил безумным, нечеловеческим криком. Никогда он не перестанет. Этот вопль будет доноситься за миллионы миль, сколько достигают радиоволны, и всем вымотает душу, и они не смогут переговариваться между собой.