Сады небесных корней. Ирина Муравьева

в подбородок? Царапаешь щеки?

      – Нет, нет.

      – Что же делаешь ты?

      – Я тоже его обнимаю, отец.

      Священник притих. Прошло минут шесть. Потом он опомнился и зашептал:

      – Anima Christ sanctifica me

      Corpus Christi salve me

      Sanquies Christi inebria me

      Aqua lateris Christi lave me

      Passio Christi confata me

      O bone lesu exaudi me…[1]

      Душа Христа, освяти меня

      Тело Христа, спаси меня

      Кровь Христа, опьяни меня

      Святая Вода, омой меня

      Страсти Христа, укрепите меня

      О милосердный Иисус, освободи меня…

      – Мне страшно, отец. Все молитвы бессильны… – опять повторила она.

      – Молитвы бессильны?! Я мог бы проклясть тебя! Да! И Господь простил бы мне это проклятье! Поскольку в душе ты осталась в своей прежней вере! В своей богохульной и богопротивной языческой вере! И я бы мог даже тебя отлучить от Святой Нашей Церкви. Как знаешь кого отлучали? Не знаешь? А я ведь могу и сказать!

      Он высморкался и опять зашептал, но тихо, почти даже и неразборчиво.

      Закончилось мирно. То ли отец Бенджамено Витторио часто сталкивался с подобными безобразиями, то ли светлый небесный ангел стерег его гнев и изрядно смягчал в душе его ярость, чтобы не кипела она с такой силой и, вроде цунами, на головы бедных его прихожан не падала бы, превращая их, робких, в бесформенные и дрожащие тушки. К тому же и Змей, совративший Адама и мраморно-белую голую Еву, так и не уполз никуда, и любому, кто всматривается в густую листву, мерещится в ней, в этой яркой листве, его окровавленный, скользкий язык. Да кто разберет! Короче, расстались они полюбовно, и он со слезами внутри старых глаз опять отпустил ей грехи.

      Встряхнув волосами и вмиг ощутив, что серьги уже не мешают, не клонят к земле, Катерина волнистой походкой пошла прямо к берегу, усыпанному полевыми цветами, и там затянула старинную песню:

      Расцветали яблони и гру-у-ши!

      Па-а-а-плыли туманы над рекой!

      Выхади-и-ла на берег Катюша,

      На высо-о-кый берег на крутой!

      Первую строчку этой песни она пропела по-итальянски: Fiaritura mela a pera, но тут же почувствовала, что благозвучие ее новой родины сразу погубит таинственность смысла да и бесшабашность, неведомую чужестранцам, и сразу вернулась к тому языку, которым поют ледяные просторы, где бабы босыми идут за водою и в сани впрягают послушных медведей.

      Глава 3

      Побег

      В тот же вечер состоялся разговор между Катериной и человеком, о котором никто ничего не знает. Ну хоть бы какое-то имя! Ни имени нет, ни фамилии нет, ни возраста, ни описания внешности.

      – Роди мне ребенка, – сказал он, задумчиво уставясь глазами в огонь. – Уже бы давно понесла. Все пустая!

      Катерина, сидящая в легкой лиловой рубашке на красной подушке, слегка усмехнулась.

      – Когда-нибудь я за усмешку твою зарежу тебя или выброшу в реку, – сказал он. – Я сына хочу, Катерина.

      – А мне говорили, что наша округа полна твоих деток. Ведь ты, говорят, не привык пропускать ни женщин, ни девушек. Даже старух – и тех ты насилуешь.

      – Я

1

Лат.