Дюна: Дом Харконненов. Кевин Андерсон

позволить им сделать такое с Бхет?

      – Я ничего не позволял им. – Старик смотрел сквозь сына, как будто тот был сделан из мутного стекла. – Никто из нас не может ничего сделать, и если ты опять будешь выступать против Харконненов, они отплатят тебе твоей же кровью.

      Гурни вылетел из дома и убежал в таверну, но от земляков, пивших там свое пиво, толку было не больше. Проходил вечер за вечером, и Гурни чувствовал все большее отвращение к своим односельчанам. Месяцы проходили, как в дурном смутном сне.

      Внезапно отставив пиво, Гурни выпрямился на скамье. Он вдруг понял, во что превратился. Каждое утро он видел в зеркале свое грубое лицо и постепенно осознавал, что перестал быть собой. Он, Гурни Халлек, одаренный чувством юмора, музыкальностью и сильным характером, пытался пробудить жизнь в этих людях. Но вместо этого он превращался в такого же, как они. Ему нет и двадцати, а он уже похож на своего стареющего отца.

      Вокруг продолжался нескончаемый монотонный гул скучных разговоров, и Гурни с тоской посмотрел на стены из готовых щитов, на испачканные подтеками стекла питейного зала. Эта рутина не менялась в течение жизней многих поколений. Он стиснул в руке кружку – у него остался талант. Он не может сражаться с Харконненами силой оружия или кулаками, но у него есть другое оружие, не такое страшное, но зато более коварное.

      Ощутив прилив энергии, Халлек улыбнулся.

      – Я приготовил для вас мелодию, ребята, – такой вы еще от меня не слышали.

      Люди натянуто заулыбались. Гурни взял в руки балисет и ударил по струнам с такой силой, словно инструмент был плодом, с которого надо снять кожуру. Халлек запел громким, бодрым голосом:

      Мы работаем в полях, работаем в городах,

      И это жребий нашей жизни:

      Реки широки, долины низки,

      а барон… барон жирен и толст.

      Мы живем без радости, умираем без печали,

      И это жребий нашей жизни:

      Горы высоки, океаны глубоки,

      а барон… барон жирен и толст.

      Наших сестер крадут, сыновей убивают,

      Наши родители забывают, а соседи притворяются —

      И это тоже жребий нашей жизни!

      Наш труд долог, отдых короток,

      а барон толстеет, отнимая жир у нас.

      Глаза присутствующих расширились от ужаса.

      – Прекрати эту песню, Халлек! – крикнул один из мужчин, встав из-за стола.

      – Отчего же, Перд? – насмешливо отозвался Халлек. – Ты что, очень любишь барона? Я слышал, что он очень радуется, заполучив в свою спальню такого крепкого молодца, как ты.

      Гурни храбро спел еще одну песню, потом еще одну, потом еще… Он пел до тех пор, пока не почувствовал, что снова свободен. Песни давали ему такую свободу, о которой он раньше не помышлял. Сотрапезники были встревожены и чувствовали себя очень неуверенно. Многие вставали и уходили, пока он пел, но Гурни не сдавался. Он продолжал петь, оставшись в таверне далеко за полночь.

      В эту ночь Гурни возвращался