Бойцы. Дмитрий Мамин-Сибиряк

этой сгорбленной старческой фигуре я сразу узнал давешнего бунтовщика Силантия, который трапезовал с Митрием заплесневелыми корочками.

      – Ну, что больные? – спрашивал доктор.

      – Да кто их знает, ваше благородие, лежат в лежку… Даве Степа-то испить попросил, а Кирило и головы не подымает.

      – Да ведь ты спал и, наверно, ничего не слышал?

      – Может, и не слышал… – равнодушно согласился Силантий, движением лопаток почесывая спину. – Уж как бог…

      – А ты лекарство подавал?

      – Подавать-то подавал…

      Больные – Кирило, пожилой мужик с песочной бородой, и Степа, молодой, безусый парень с серым лицом, – лежали неподвижно, только можно было расслышать неровное, тяжелое дыханье. Доктор взглянул на Кирилу и покачал головой. Запекшиеся губы, полуоткрытый рот, провалившиеся глубоко глаза – все это было красноречивее слов.

      – Кончается? – спрашивал Силантий так же равнодушно.

      – К утру будет готов…

      – А Степа?

      Доктор ничего не отвечал, а только припал головой к больному парню. Когда он взял его за руку, чтобы сосчитать пульс, больной с трудом открыл отяжелевшие веки, посмотрел на доктора мутным, бессмысленным взглядом и глухо прошептал всего одно слово:

      – Сапоги…

      – Какие сапоги он спрашивает? – шепотом осведомился доктор у Силантия.

      – Он так это, ваше благородие… не от ума городит, – объяснял старик. – Ишь втемяшилось ему беспременно купить сапоги, как привалим в Пермь, вот он и поминает их… И что, подумаешь, далось человеку! Какие уж тут сапоги… Как на сплав-то шли, он и спал и видел эти самые сапоги и теперь все их поминает. Не нашивал парень сапогов-то отродясь, так оно любопытно ему было…

      Сапоги для мужика – самый соблазнительный предмет, как это уже было замечено многими наблюдателями. Никакая другая часть мужицкого костюма не пользуется такой симпатией, как именно сапоги. Происходит ли эта необъяснимая симпатия оттого, что сапоги являются роскошью для всероссийского лапотника, или это наша исключительно национальная особенность – трудно сказать.

      – Так Кирило-то, говоришь, помрет? – спрашивал Силантий, провожая нас на крыльцо.

      – Да… – коротко ответил доктор, задувая огарок.

      – Ах ты, грех какой вышел… а?.. Чего делать-то будем?

      – Похоронят как-нибудь…

      – Известно, похоронят… Нет, дома-то у Кирилы семьища осталась – страсть! Сам-восьмой был, и все мал мала меньше… А средствия никакого не будет Кириле от вашего благородия?

      – Нет, не будет…

      – Ах, грех какой… И попа-то на этой треклятой пристани нет; пожалуй, без покаяния и отойдет. Вот бы еще денька два повременил, поп наедет к отвалу каравана, уж за попутьем бы и упокойничка похоронить.

      Мы вышли молча. Силантий остался на крыльце, почесываясь лопатками и позевывая. Давешняя собака показалась опять из-за угла, присела задом и тихо завыла.

      – Чует упокойничка… – проговорил Силантий.

      – Вот