Петля и камень в зеленой траве. Георгий Вайнер

– пенсионер конвойных войск, веселый стукач-общественник, впустил ко мне крысу.

      Но Лева знал, что я спрашиваю его не о том, кто открыл ему дверь, а зачем он пришел ко мне. Штука в том, что когда я приоткрыл глаз и увидел его острый голодный профиль, чуть смазанный металлической оправой очков, я уже понял – случилась лажа, день моего новорождения отмечен какой-то крупной неприятностью.

      Приятные неожиданности могут случаться и со мной, допускаю: умер Мао Цзэдун, мне дадут Государственную премию РСФСР или я угадаю шесть цифр в спортлото, но ни с одной из этих приятностей ко мне не явится спозаранку Лев Давыдович Красный. И не станет варить мне кофе для опохмелочки. Он мне принес гадость, огорчение, боль – это все уже здесь, в моей комнате, он насыпает все это противное вместе с сахаром и коричневым порошком кофе в старую закопченную турку, чтобы подать мне в постель этот странный напиток с горьковатым ароматом кофе и кислым вкусом беды. А я только что родился, я еще не оторвал пуповину сна…

      Милый старикан-стукач впустил ко мне заботливую крысу.

      Я вылез из постели и увидел, что спал в рубашке, брюках и носках. Пиджак валялся на полу, один башмак – у двери, а другой почему-то на стуле. Не помню я, как вернулся домой.

      Красный смотрел на меня с отвращением. У него неправильная фамилия – он не красный, он как петлюровский флаг – весь жовто-блакитный. Голубые подглазья, желтые скулы, синеватый от бритья подбородок. Лихая замшевая куртка – нежно-оранжевая – и роскошный небесный бантик. Он не Красный. Он жовто-блакитный.

      – Хорошо отдохнул вчера? – спросил Лев Давыдович Жовто-блакитный.

      – Замечательно. Жаль, что тебя не было, – сказал я совершенно искренне. Там, где я вчера налузгался, кто-нибудь обязательно поколотил бы крысу.

      – Ты куда? Кофе уже готов! – закричал он, будто испугался, что я смоюсь со своей жилплощади и он не успеет укусить меня.

      Успеет, наверняка успеет.

      – Я в уборную. Можно?

      – Спасибо за доверие, – засмеялся Лева, а длинные желтые зубы выдвинулись грозно вперед, и я на всякий случай попятился.

      В гулком коридоре огромной коммунальной квартиры было совсем пусто, и только Евстигнеев отирался рядом с кухней, перекрывая дорогу в сортир.

      – Доброго вам здоровьичка, Алексей Захарович, – сказал он с чувством.

      – Здорово, Евстигнеев.

      – Дружок к вам пришел спозаранья, звонил, звонил, я уж и пригласил его пройти. Видали?

      – Нет, не видал.

      – Не видал?! – всполошился Евстигнеев. – Он как вошел к вам, так я, почитай, все время из коридора не отлучался.

      Рыхлые склеротические щеки Евстигнеева стали наливаться синевой.

      – Куда же он подеваться мог? – волновался старичок, и все его надувное-набивное лицо перекатывалось серыми комьями. В тряпичной душе филера бушевали сильные страсти – ищейка сорвалась со следа.

      Я поманил его пальцем и сказал на ухо тихо и значительно:

      – Он, наверное, вышел через окно…

      – Куда? –