Зона. Записки надзирателя. Сергей Довлатов

18-го. Я рад, что вам как будто по душе мои заметки. Я тут подготовил еще несколько страниц. Напишите, какое они произведут впечатление.

      Отвечаю на вопросы.

      «Кукольник» по-лагерному – аферист. «Кукла» – афера.

      «Скокарь» означает – грабитель. «Скок» – грабеж. Ну, кажется, все. Я в тот раз остановился на ужасах лагерной жизни. Не важно, что происходит кругом. Важно, как мы себя при этом чувствуем. Поскольку любой из нас есть то, чем себя ощущает.

      Я чувствовал себя лучше, нежели можно было предполагать. У меня началось раздвоение личности. Жизнь превратилась в сюжет.

      Я хорошо помню, как это случилось. Мое сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице.

      Когда меня избивали около Ропчинской лесобиржи, сознание действовало почти невозмутимо:

      «Человека избивают сапогами. Он прикрывает ребра и живот. Он пассивен и старается не возбуждать ярость масс… Какие, однако, гнусные физиономии! У этого татарина видны свинцовые пломбы…»

      Кругом происходили жуткие вещи. Люди превращались в зверей. Мы теряли человеческий облик – голодные, униженные, измученные страхом.

      Мой плотский состав изнемогал. Сознание же обходилось без потрясений.

      Видимо, это была защитная реакция. Иначе я бы помер от страха.

      Когда на моих глазах под Ропчей задушили лагерного вора, сознание безотказно фиксировало детали.

      Конечно, в этом есть значительная доля аморализма. Таково любое действие, в основе которого лежит защитная реакция.

      Когда я замерзал, сознание регистрировало этот факт. Причем в художественной форме:

      «Птицы замерзали на лету…»

      Как я ни мучился, как ни проклинал эту жизнь, сознание функционировало безотказно.

      Если мне предстояло жестокое испытание, сознание тихо радовалось. В его распоряжении оказывался новый материал.

      Плоть и дух существовали раздельно. И чем сильнее была угнетена моя плоть, тем нахальнее резвился дух.

      Даже когда я физически страдал, мне было хорошо. Голод, боль, тоска – все становилось материалом неутомимого сознания.

      Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно непотребной.

      Оставалось перенести все это на бумагу. Я пытался найти слова…

      Шестой лагпункт находился в стороне от железной дороги. Так что попасть в это унылое место было нелегко.

      Нужно было долго ждать попутного лесовоза. Затем трястись на ухабах, сидя в железной кабине. Затем два часа шагать по узкой, исчезающей в кустах тропинке. Короче, действовать так, будто вас ожидает на горизонте приятный сюрприз. Чтобы наконец оказаться перед лагерными воротами, увидеть серый трап, забор, фанерные будки и мрачную рожу дневального…

      Алиханов был в этой колонии надзирателем штрафного изолятора, где содержались провинившиеся зеки.

      Это были своеобразные люди.

      Чтобы попасть в штрафной изолятор лагеря особого режима, нужно совершить какое-то фантастическое злодеяние. Как ни странно, это