Как все начиналось. Марина Ефиминюк

нетвердой рукой за липкую столешницу, Иван тяжело поднимался на ноги. На его бледной выбритой щеке чернел след от моей подошвы со звездочками. Гробовая тишина сменилась невообразимым шумом. Народ, словно очнувшийся от зимней спячки, яростно обсуждал случившееся. «Веселый поросенок» такого еще не видывал. Петушков попытался сфокусировать на мне пьяный взгляд:

      – Тощая, кудрявая!

      Я тоскливо закивала, высчитывая в уме шаги до выхода:

      – Ну я пойду?

      – Гра… гра… грамоту! – с трудом промолвил тот.

      Мы с Динарой испуганно переглянулись.

      – Какую, к лешему, грамоту? – пролепетала я.

      – Твою!

      Мысли мои метались в поисках пути к отступлению. Грамотку показывать было никак нельзя. Уж очень сложно объяснить стражам, отчего в ней черным по белому написано «профнепригодна, опечатана», а у пальца звездочки светятся. Твердо решив спастись благоразумным бегством, я крутанулась на каблуках, моментально заметив развалившегося на стуле старшину отряда – страшного человека, надо сказать: за несоблюдение правил он мог и лицензии любого мага лишить, и в карцер на трое суток упечь. Прикинув в голове перспективу провести ночь на нарах, я сдалась и с тяжелым сердцем вытащила из поясной сумки помятую надорванную бумажку.

      Ваня грамоту изучал долго, цокал языком и старательно фокусировался на двоящемся документе.

      – Слушай, – изумился он, дыша мне в лицо перегаром, – тут написано, что ты за… за… запечатана, в смысле, оп… оп… опечатана, а это что тогда?

      Он попытался поймать пятерней хотя бы одну звездочку, дабы представить ее мне в качестве доказательства. Покосившись на старшину, я бодро соврала:

      – Это фокус такой, я циркачка! – И виртуозно выхватила грамоту из влажных пальцев служки.

      Тот недолго думая потянул за потрепанный уголок. С тихим шорохом бумажка разорвалась, превратившись в две неровные половины.

      – Ой, – буркнул Ваня и отчаянно до слез икнул.

      Перед глазами мелькнула картинка маленькой конторки в Совете и ухмыляющееся веснушчатое лицо секретаря, шестой раз выписывающего мне новые документы. Я так расстроилась, что, позабыв про субординацию, заголосила во всю силу своих легких:

      – Пьянчуга несчастный! Ты мне документ порвал!

      – Ты кого пьянчугой назвала? – Служка выпучил глаза.

      – Тебя назвала! Залил зенки по самые бровки и учиняешь безобразие!

      – Я залил зенки? – Парень даже ткнул себя пальцем в грудь, выпятив нижнюю губу.

      После напряженной паузы по харчевне разнеслось страшное слово «дуэль», которое превратилось в нарастающий гул. Пьяный Петушков рухнул на шаткий табурет, словно слово было материально и могло сбить с ног. Я оторопело озиралась по сторонам, плохо понимая, отчего все будто с цепи сорвались.

      Дуэли были строго-настрого запрещены уже не один десяток лет, но до сих пор являлись излюбленным зрелищем падких до скандалов московичей. Горячие боевые маги в пылу спора начинали