Вигнолийский замок. Даниил Аксенов

который выступил с такими же обвинениями. А дуэль – это и есть божий суд. Многоединый рассудил, что храмовник пал жертвой наветов, а господин барон – олицетворение добродетели и благочестия.

      Я снова кивнул. Мне понравилось быть олицетворением добродетели и благочестия. Но, к сожалению, несколько монахов-рыцарей, живущих в Фоссано, портили всю мою игру. Они слишком всерьез воспринимали свой долг и жутко мешали. Обычные жрецы Многоединого оказались более практичными и сговорчивыми.

      – Мой брат Несторо проиграл схватку, да, – с печалью согласился храмовник. – Он выполнил свои обещания и покинул Фоссано. Верхом на плохой лошади и в скверных доспехах. Вы забрали у него всё, барон! Обобрали до нитки служителя богов!

      – Господин барон действовал строго по Кодексу, – Никер поправил свою шапку, украшенную зеленым пером фазана. – Господин барон имел право на лошадь, доспехи и оружие проигравшего. К тому же, сиятельный рыцарь, рассмотрите и такой вариант: если бы господин барон был олицетворением зла, то он просто убил бы своего противника. Но рыцарь остался жив. Разве это не говорит в пользу доброго нрава господина барона?

      Умрехт никак не хотел соглашаться с этими тезисами, то ли потому, что был слишком упертым фанатиком, то ли просто хотел отомстить за поражение товарища. Никер приводил новые и новые аргументы, и все впустую. В разговор уже включился и оруженосец, и даже мой маг Туссеан, который зычно подтвердил, что наш замок и его обитатели стоят на позициях добродетелей, и горе будет тому, кто в этом усомнится. Из-за упрямства рыцаря дело все-таки дошло до дуэли.

      – Я удовлетворю ваше желание о немедленном поединке, – с этими словами я слез с лошади. – И выберу оружие. Мы сразимся на мечах.

      – Но копья… – Умрехт обернулся к оруженосцу, который сжимал эти самые копья.

      – Я не люблю копья. Предпочитаю мечи. У меня даже нет никакого копья, как видите.

      – Я привез запасное. Для вас, – храмовник сумел выжать из себя вежливый жест, чтобы указать на оружие.

      Мне хотелось прямо сказать, что он может сделать с этими своими копьями, но я сдержался. Мне вообще была непонятна тяга местных к копьям. В Авиньоне, например, почти все дуэли проходили на мечах.

      – Я выбираю мечи, сиятельный рыцарь. Говорю вам уже в третий раз об этом на кассалийском языке. Этот язык вам понятен, надеюсь?

      Вместо ответа Умрехт слез с лошади. Его движения стали резкими, словно у раздраженного человека. Конечно, если бы храмовник знал, что я очень плохо владею копьем, то, может быть, и не настаивал бы на этом оружии. Им вбивали с детства всякую чушь в голову. В храмовники шли третьи-четвертые сыновья знатных господ, нередко бывало, что родители отдавали даже пятилетних детей в военные монастыри. И там уж церковники работали над детскими умами на полную катушку, потому что взрослый так просто не проглотил бы всю эту ахинею. Выпускник военного монастыря точно знал, что его долг в том, чтобы защищать главного жреца Многоединого, поддерживать церковные устои и карать