Никому ни слова. Сергей Георгиевич Литовкин

жизнедеятельности ярко демонстрировали благополучие американских ВМС. На авианосце вкусно ели, пили и выпивали, ухаживали за телом, брились, листали красочные журналы, слушали музыку и играли в карты. Радиоактивность мусора соответствовала норме. Качество наших отходов проигрывало почти по всем пунктам, кроме последнего. Замполит собрал в стопку полиграфическую продукцию, судя по обложкам, крайне аморального свойства, и удалился восвояси. Мне досталось с десяток суточных планов, представляющих собой нечто вроде корабельных газет, несколько деловых писем и стопка стандартных листочков с туманным содержанием. Почти на всех документах значился запрет выносить их за пределы корабля или стояли грозные грифы секретности. Все это я разложил на столике в каюте и приготовился к ответственной аналитико-переводческой работе. В каюту без стука ввалился связист Саня и грохнулся на мою койку.

      – Голова болит. Не иначе, доктор нас хреновым спиртом напоил, – простонал он.

      Я кивнул. Голове действительно было некомфортно.

      – Помнишь, он хвастался, что четыре аппендикса у матросов вырезал? Еще большущую банку показывал, где эти отростки плавали, – продолжал Саша.

      Я кивнул и насторожился.

      – Так я думаю, что он нас из этой банки и угощал. Ведь неделю назад, когда мы солидарность с Африкой отмечали, божился, что «шило» у него давно кончилось. Женой, детьми и Гиппократом клялся.

      К горлу подступила тошнота. Я выронил из рук сложенный пополам лист суточного плана, он развернулся – и на палубу спланировала небольшая, похожая на лотерейку, бумажка. Саня поднял бумажку и осмотрел со всех сторон, с заметным затруднением концентрируя внимание на изучаемом объекте.

      – Пять долларов! Вот ведь проклятые буржуины, деньгами швыряются, а мы настойку на человеческих органах пьем.

      Никогда не слышал в его голосе столько искренней обиды и классовой ненависти. Я отобрал у него зеленый символ чистогана и пришпилил на переборку между календарем и семейной фотографией.

      – Все! – сказал я, – хватит болтать. Пошли к Олегу. Он – доктор, а мы теперь – пациенты.

      ***

      Когда Олег понял суть предъявленных обвинений, он пару минут беззвучно открывал рот и интенсивно вращал указательным пальцем сначала у своего, а потом и у Сашиного виска, после чего заорал:

      – Вы идиоты! Это мой НЗ,[3] а аппендиксы у меня в формалине купаются. Пить надо меньше и закусывать лучше! Кроме желтого аспирина ничего у меня теперь не получите.

      Мы искренне покаялись и признали свою умственную ущербность. Доктор остыл и даже повеселел. Глубокомысленно заявив, что подобное излечивают подобным, он нацедил каждому по тридцать граммов, тщательно скрывая свой НЗ от посторонних глаз. В качестве закуски он высыпал из огромной банки на столик две горсти шариков канареечного цвета. «Гексавит» – прочитал я на баночной наклейке и, боясь гнева доктора, проглотил с отвращением несколько витаминок вслед за лечебной дозой спирта ужасающей противности.

      ***

      Из

3

НЗ – неприкосновенный запас. – Примеч. редактора.