Бортовой журнал 4. Александр Покровский

получает над собой сияющий венец. Так изменяется зрение от соли. Потом, через много лет, я уже не смогу плыть в море без защитных очков. А тогда мог. Я долго плыл.

      Я оплывал вокруг Нарген. Это высокий скалистый остров в Бакинской бухте. Мимо него шли пароходы. Я слышал, как они идут. В воде ясно ощущается звук винтов. Его чувствует кожа. Вода живая. Там, далеко в море, это как-то очевидно. Она выпуклая, из-за поверхностного натяжения. Поэтому вдалеке от берега ты как на вершине холма.

      К берегу легко плыть. Это как с горы бежать – легко и страшно. Еле успеваешь перебирать руками и ногами.

      Если плывешь больше двух часов, то к тебе подплывают рыбы. Нахальные рыбы. Они могут укусить. Меня кусали, торкались в ноги, в лицо.

      Надо резко выбросить им навстречу руку – они отпрянут в сторону, а вдруг ты ядовитый.

      Рыбы сопровождают тебя немного, а потом отстают – у каждого в море свое место, и на чужое место никто не любит заплывать.

      Если мне приснилось, что я плыву в детстве, значит, я устал и мне пора в отпуск. Мне давно пора в отпуск. Вот такая дребедень. Я не был в отпуске целую вечность.

* * *

      Жалко все это бросать.

      То есть сеешь, сеешь, а потом вдруг нападет на тебя такая жалось относительно этих брошенных где попало зерен, что подумаешь, а может, лучше все тут прополоть, в смысле того, чтобы всю почву пропустить через сито и собрать разбросанные зерна назад.

      Потому что жаль.

      А вдруг напрасно?

      А вдруг все пустое, и никогда в этом месте не пойдет дождь, и умрут все твои семена, окаменеют, и разроют их ровно через тысячу лет сумасшедшие археологи, разроют, обнаружат и скажут: «Так ведь все уже было! Был и смысл, и толк, и понимание! Все уже происходило однажды! И люди были, а у этих людей были мысли, вот только упали они не туда, а сюда – и не взошли!»

      То есть мне грустно, господа мои хорошие!

      Не выпить ли мне чего-нибудь, поворачивающего ум?

* * *

      Бомжи есть и в странах Европы, но там их не столько, сколько у нас, и от них не пахнет.

      Там они живут и кормятся при церкви.

      Похоже, государство выделяет на это деньги, потому что у бомжей здоровый вид.

      А возможно, в тех палестинах церковь и сама способна потратиться на дело благое.