Быть знаменитым некрасиво. Борис Пастернак

губы, – шепчут; как руки, – вяжут;

      Как вздох, – невнятны, как кисти, – дряхлы,

      И кто узнает, и кто расскажет,

      Чем тут когда-то дело пахло?

      И кто отважится и кто осмелится

      Из сонной одури хоть палец высвободить,

      Когда и ветряные мельницы

      Окоченели на лунной исповеди?

      Им ветер был роздан, как звездам – свет.

      Он выпущен в воздух, а нового нет.

      А только, как судна, земле вопреки,

      Воздушною ссудой живут ветряки.

      Ключицы сутуля, крыла разбросав,

      Парят на ходулях степей паруса.

      И сохнут на срубах, висят на горбах

      Рубахи из луба, порты-короба.

      Когда же беснуются куры и стружки,

      И дым коромыслом, и пыль столбом,

      И падают капли медяшками в кружки,

      И ночь подплывает во всем голубом,

      И рвутся оборки настурций, и буря,

      Баллоном раздув полотно панталон,

      Вбегает и видит, как тополь, зажмурясь,

      Нашествием снега слепит небосклон, —

      Тогда просыпаются мельничные тени.

      Их мысли ворочаются, как жернова.

      И они огромны, как мысли гениев,

      И несоразмерны, как их права.

      Теперь перед ними всей жизни у´молот.

      Все помыслы степи и все слова,

      Какие жара в горах придумала,

      Охапками падают в их постава.

      Завидевши их, паровозы тотчас же

      Врезаются в кашу, стремя к ветрякам,

      И хлопают паром по тьме клокочущей,

      И мечут из топок во мрак потроха.

      А рядом, весь в пеклеванных выкликах,

      Захлебываясь кулешом подков,

      Подводит шлях, в пыли по щиколку,

      Под них свой сусличий подкоп.

      Они ж, уставая от далей, пожалованных

      Валам несчастной шестерни,

      Меловые обвалы пространств обмалывают

      И судьбы, и сердца, и дни.

      И они перемалывают царства проглоченные,

      И, вращая белками, пылят облака,

      И, быть может, нигде не найдется вотчины,

      Чтоб бездонным мозгам их была велика.

      Но они и не жалуются на каторгу.

      Наливаясь в грядущем и тлея в былом,

      Неизвестные зарева, как элеваторы,

      Преисполняют их теплом.

‹1915, 1928›

      На пароходе

      Был утренник. Сводило челюсти,

      И шелест листьев был как бред.

      Синее оперенья селезня

      Сверкал за Камою рассвет.

      Гремели блюда у буфетчика.

      Лакей зевал, сочтя судки.

      В реке, на высоте подсвечника,

      Кишмя кишели светляки.

      Они свисали ниткой искристой

      С прибрежных улиц. Било три.

      Лакей салфеткой тщился выскрести

      На бронзу всплывший стеарин.

      Седой молвой, ползущей исстари,

      Ночной былиной камыша

      Под Пермь, на бризе, в быстром бисере

      Фонарной ряби Кама шла.

      Волной захлебываясь, на волос

      От затопленья, за суда

      Ныряла и светильней плавала

      В лампаде