Остров доктора Моро. Герберт Уэллс

бы я быть на вашем месте! Но бесполезно жалеть о невозможном. Это проклятое виски и привело меня сюда. Оно и одна туманная ночь. И я счел еще за счастье, когда Моро предложил взять меня с собой. Странное дело…

      – Монтгомери, – прервал я его, как только закрылась наружная дверь, – отчего у вашего слуги остроконечные уши?

      – Черт побери! – выругался он с набитым ртом и с минуту изумленно смотрел на меня. – Остроконечные уши?

      – Да, остроконечные, – повторил я возможно спокойнее, но со стесненным дыханием, – и поросшие шерстью.

      Он преспокойно принялся смешивать виски с водой.

      – Мне всегда казалось, что уши его не видны из-под волос.

      – Я увидел их, когда он нагнулся, чтобы поставить на стол кофе. И глаза у него светятся в темноте.

      Монтгомери уже пришел в себя от неожиданности.

      – Я и сам замечал, – спокойно сказал он, слегка шепелявя, – что у него с ушами действительно что-то неладно, у него такая странная манера тщательно прикрывать их волосами. Как же они выглядели?

      Я был уверен, что он просто притворяется, но не мог уличить его во лжи.

      – Они остроконечные, – повторил я, – маленькие и покрытые шерстью, несомненно, покрытые шерстью. Да и весь он самое странное существо, какое я когда-либо видел.

      Резкий, хриплый, звериный крик, полный страдания, донесся до нас из-за ограды. По его ярости и силе можно было догадаться, что это кричит пума. Я заметил, как Монтгомери вздрогнул.

      – Да? – сказал он вопросительно.

      – Откуда вы его взяли?

      – Он из… Сан-Франциско. Действительно, он безобразен. Какой-то полупомешанный. Не могу хорошенькo припомнить, откуда он. Но я привык к нему. Мы оба привыкли друг к другу. Чем же он так поразил вас?

      – Он весь как бы противоестественный, – сказал я. – В нем есть что-то особенное… Не примите меня за сумасшедшего, но близость его возбуждает во мне дрожь омерзения, как прикосновение чего-то нечистого. В нем, право, есть что-то дьявольское.

      Слушая меня, Монтгомери перестал есть.

      – Ерунда, – сказал он. – Я этого не замечал.

      Он снова принялся за еду.

      – Мне это и в голову не приходило, – проговорил он, прожевывая кусок. – По-видимому, матросы на шхуне чувствовали то же самое… И травили же они беднягу!.. Вы сами видели, как капитан…

      Снова раздался крик пумы, на этот раз еще более страдальческий. Монтгомери выругался. Я уже почти решился спросить у него о людях, виденных мной на берегу. Но тут бедное животное начало испускать один за другим резкие, пронзительные крики.