Мантисса. Джон Фаулз

рвущийся наружу вопль. А кроме всего прочего, она требует от него того, чего он дать ей не в силах.

      Рот ее начинает исторгать имена – имена людей, названия улиц, домов, городов, разрозненные фразы. Может, он и слышал их раньше, как и другие слова, но он и представления не имеет, с чем они должны соотноситься и почему; чем дальше, тем больше они звучат как свидетельство совершенных им преступлений. Наконец он качает головой. Ему хотелось бы закрыть глаза, обрести покой и – в покое – снова все забыть, снова слиться с чистой страницей забвения.

      – Дорогой, ну пожалуйста, попробуй. Прошу тебя! Ну ради меня! – Она ждет секунду-другую, потом поднимает взгляд на врача: – Боюсь, это бесполезно.

      Теперь над ним склоняется врач. Он чувствует, как ее пальцы осторожно раздвигают ему веки – она разглядывает что-то в его зрачках. Улыбается ему, будто он ребенок.

      – Это – отдельная палата в больнице. Здесь вы в полной безопасности.

      – В больнице?

      – Вы знаете, что такое больница?

      – Катастрофа?

      – Перебой в подаче энергии. – Слабый намек на иронию оживляет ее темные глаза, благословенная соломинка утопающему – юмор. – Мы скоро включим вас снова.

      – Не могу вспомнить, кто…

      – Да, мы понимаем.

      Другая женщина произносит:

      – Майлз?

      – Что такое «майлз»?

      – Твое имя, дорогой. Твое имя – Майлз Грин.

      Легкий промельк, незнакомый предмет, словно крыло летучей мыши во мгле, исчезает чуть ли не до того, как удается его заметить.

      – А что случилось?

      – Ничего особенного, дорогой. Все поправимо.

      Он понимает – это неправда, и она понимает, что он понял.

      Что-то слишком много получается понимания.

      – Кто вы?

      – Клер. Твоя жена.

      Она опять произносит это имя, но теперь с вопросительной интонацией, словно и сама усомнилась – она ли это. Он отводит глаза, смотрит в потолок. Странный какой-то потолок, но успокаивает; серебристо-серый, как чайка; да, чайки… чаек он знает; потолок чуть изогнут, образуя неглубокий купол, весь в маленьких квадратиках, будто простеган или подбит ватой, каждый квадратик – выпуклый, навесной, с небольшой обтянутой мягкой материей пуговкой в центре. Впечатление такое, будто он состоит из бесконечных рядов кротовин или муравейников, перевернутых вверх дном. Где-то в воцарившейся на миг тишине раздается новый, навязчивый звук, не замеченное до сих пор тиканье часов. Врач снова склоняется над ним:

      – Какого цвета у меня глаза?

      – Темно-карие.

      – А волосы?

      – Темные.

      – Цвет лица?

      – Бледный. Гладкая кожа.

      – Сколько мне лет, по-вашему? – Он молча смотрит. – Попробуйте угадать.

      – Двадцать семь. Восемь.

      – Отлично. – Она одобрительно улыбается, потом продолжает – деловым, нейтральным тоном: – Так. Кто написал «Записки Пиквикского клуба»?

      – Диккенс.

      – «Сон в зимнюю ночь»? – Он опять молча