Узница Шато-Гайара. Морис Дрюон

сыграл из жажды мести, из ненависти к матери Бланки, знают ли они, что это он помог английской королеве расставить западню, куда беспечно попались обе принцессы?

      – Скажите, Робер, ведь вы принесли весть о нашем освобождении?!

      Бланка, с губ которой сорвался этот крик, подбежала к гиганту, протягивая к нему руки, в глазах ее сияла надежда.

      «Нет, ничего не знают, – решил Робер, – ну что ж, сейчас мне это на руку». Не ответив Бланке, он резко повернулся к коменданту.

      – Берсюме, – спросил он, – разве здесь не топят?

      – Нет, ваша светлость, полученные мною распоряжения…

      – Немедленно затопить! А почему нет мебели?

      – Потому что, ваша светлость, я…

      – Принести немедленно мебель! А эту рухлядь выкинуть. Принести кровать, кресла, ковры на стену, светильники. И не вздумай говорить, что у тебя ничего нет! У тебя дома всего вдоволь, я сам видел! Вот оттуда пусть и принесут.

      Схватив коменданта за локоть, Робер собирался было вытолкнуть его за дверь, словно последнего слугу.

      – И еды тоже… – добавила Маргарита. – Скажите нашему милому стражу, который все это время кормил нас такой бурдой, что свиньи и те не стали бы ее есть, пусть распорядится насчет хорошего обеда.

      – И еды, конечно! – подхватил Артуа. – Паштетов и жаркого, свежих овощей, варенья, зимних груш, только смотри, хороших. И вина, Берсюме, побольше вина!

      – Но ваша светлость… – простонал комендант.

      – Не смей дышать мне в лицо, – загремел Артуа, – от тебя конюшней разит.

      Он выпихнул злосчастного Берсюме прочь из залы и ударом ноги захлопнул за ним дверь.

      – Дорогие мои кузины, – начал он, – признаюсь, я ждал худшего; с огромным облегчением я убедился, что прискорбное заточение не нанесло ущерба двум самым хорошеньким личикам во всей Франции.

      С этими словами он стащил с головы шляпу и склонился перед принцессами в низком поклоне.

      – Нам все-таки удается мыться, – заметила Маргарита. – Воды-то хватает, только всякий раз приходится разбивать лед, потому что, пока сюда несут лохань, она по дороге замерзает.

      Артуа присел на скамью и по-прежнему не спускал глаз с двух узниц. «Ах вы, мои пташечки, – думал он, ликуя, – будете теперь знать, какая судьба ждет даже королев, пожелавших отхватить кусок из наследства Робера Артуа». Разглядывая грубое, как власяница, одеяние принцесс, Робер старался угадать, сохранили ли они прежнюю гибкость и стройность стана. В эту минуту граф Артуа был похож на большого жирного кота, который, присев у мышеловки, тянет лапу, намереваясь поиграть с пленной мышкой.

      – Скажите, Маргарита, – спросил он, – отросли ваши локоны? По-прежнему ли они пышны?

      При этих словах Маргарита Бургундская вздрогнула всем телом. Щеки ее покрыла смертельная бледность.

      – Встать, ваша светлость Робер Артуа! – гневно воскликнула она. – Пусть вы застали меня в самом жалком состоянии, но я отнюдь