Сказания о Титанах. Яков Голосовкер

и мстительны боги Олимпа. Зловеща тьма. Во тьме земной, как корни дерев, вырастают змеи и врастают в тело, шипят, и жалят, и свиваются в кольца. Кто обречен земной тьме, тому суждено стать змеиным отродьем. Изменит он свой прекрасный образ на образ чудовищный. Обернутся его ноги змеиным хвостом, вздыбятся, заклубятся волосы змеями, и из бедр и шеи вырастут змеи. Засверкает чешуйками кожа. И клыки выбросятся изо рта. Станут руки медными. А глаза… Лучше не видеть тех глаз.

      Страшен образ былой красоты. А когда вырастут крылья и когтистые лапы и взлетит чудовище драконом-людоедом, кто узнает в нем былую красавицу титаниду? Волей иль неволей обернулась она в крылатую змею – все равно: нет титаниды. Забудут о ее былой красоте и о сердце, крепком правдой, как адамант. Забудется ее былое имя, когда она была радостной титанидой, и прилепится к ней новое имя, страшное и мерзкое, и будут ее именем пугать детей: «Вот придет Горѓо, возьмет тебя Горѓо, съест тебя Горѓо – даже косточек не оставит». Поползут страшные рассказы о ее лютости и непобедимости, хотя никто ее в глаза не видал. И черной правдой-клеветой зальют ее лик, изуродованный и оболганный злобой и местью бога, не прощающего непокорства. И впрямь, сделает свое дело черная правда. Вспыхнет в могучем сердце титаниды черный огонь лютости, ответной злобы на злобу людей и богов. Одичает сердце, озвереет мысль, зарычит слово. Станет сладка месть за месть, ненависть за ненависть. И в чудовищном образе родится душа-чудовище: дракон в драконе, людоед в людоеде.

      Так пусть же родится герой-избавитель, не знающий страха, и поразит чудовище. Прикажет время, и придет герой.

      Высоко, над самым океаном, в пещере порфирной скалы укрылись сестры-горгоны. Там змеиное логово. Кругом мгла и мгла. Когда пурпур заката, угасая, бросает отсвет на камни, кажется, будто из меди скала. И, как сон, на мгновение станет видна тогда вдали на водах океана чаша-челн Гелия и на ней колесница и его чудные кони. Еще дальше – пурпурный остров и голая скала одиноких сирен. Бледный берег Эйи, где колдунья Кирка мерцает. И Селены-Луны тусклый восход из вод океана. Отдаленное слышится пение: Геспериды в волшебном саду усыпляют дракона – хранителя золотых яблок.

      У края пещеры, лицом к океану, опершись на локти, смотрят сестры-горгоны неподвижным взглядом в неподвижный простор – смотрят и спят. Висит холод безбрежно-далекий. Ничто не дрогнет.

      Внизу, под скалой, граи, слепые старухи, охраняют сон горгон.

      Зловещ образ грай. У грай кожа – что кость. Высушил холод их лебединое тело. Выбелил мрак их серебро седины. На троих один глаз. На троих один зуб драконий. Уронил для них Гелий из венца округлый солнечный камень – солнечный глаз.

      Охраняют граи горгон. Одна бодрствует, две другие дремлют. Та, что бодрствует, вставит солнечный камень в пустую глазницу и осветит мрак. Станет зрячей грая. Вставит в десны драконий зуб. Рот – что клюв, зуб – что клык. Вытянет длинную шею и водит клювом и глазом по сторонам. Придет срок, разбудит старуха старуху, передаст грая грае свой глаз, свой зуб. Одна сторожит, две другие стоя дремлют.

      Зловещ