Коломбина для Рыжего. Логвин Янина

надо было обижать их, Тань.

      – А меня? Меня, значит, можно было обижать?

      – Но они ведь сказали правду.

      – Какую? Что я невоспитанная хамка? Или что слишком глубоко засовываю язык в рот их сыночка?

      – Что ты слишком много позволяешь себе прилюдно, и да, не следишь за своим языком.

      – Но если мне хочется поцеловать тебя или просто обнять, почему я должна скрывать свои чувства? Это же твоя семья. Предполагается, что они тебя любят! И почему я должна бояться что-то сказать?

      – Я объяснял тебе: в нашей семье не принято так бурно проявлять эмоции. Говорил не раз. Неужели так трудно было сдержаться? Всего каких-то полчаса, пока мы были в гостях! Я не против, чтобы ты лезла с поцелуями, когда мы наедине, но когда за столом, и отец пытается до тебя достучаться… Когда мать делает тебе замечание, а ты, вместо того, чтобы вежливо ответить на вопрос, просто его не слышишь…

      – А если мне захотелось? И потом, он говорил ерунду! И мать тоже! Я нормально одеваюсь! Тебе же нравилось!

      Серебрянский тяжело вздыхает, и крылья за моей спиной, едва встрепенувшись, тут же никнут в предчувствии необратимого.

      – Тань, извинись, и все будет по-прежнему. Что тебе, трудно? Почему ты упрямишься?

      – Не могу.

      – Ты не хочешь, так и скажи.

      – Не хочу.

      – Я люблю тебя и прошу так мало. Если ты тоже меня любишь…

      – Серебрянский, не начинай…

      – Вот! Ты никогда этого не скажешь, Крюкова! Никогда.

      – Не понимаю.

      – Не скажешь, что любишь меня!

      – Перестань говорить чушь! Ты же знаешь, что да. Просто я не люблю все эти сопли, вот и все!

      – Не верю.

      – Но я же говорила!

      – Только когда я тебя просил. Ладно, Тань. Извини, что позвонил. Просто мне вдруг показалось, что сегодня может что-то измениться. Но нет.

      – Вовка?

      – Да, пусть лучше ты услышишь от меня. Я помирился с Наташей. Мы уже неделю как вместе, так что глупо дальше скрывать от тебя наши отношения. Надеюсь, ты не станешь донимать Сомову в университете? Не ее вина, что у нас все так вышло.

      – Помирился с… Наташей? Но, как же…

      – А вот так, просто. Позвонил, и она пришла. В отличие от тебя, Наташа всегда готова идти навстречу и простила меня. Простила, что уходил к тебе.

      Я ничего не понимаю. Я отказываюсь что-либо понимать. День выдался не по-весеннему летним, шумным, полным впечатлений и забот. Солнце достаточно разогрело кожу, чтобы налетевший вдруг со стороны пруда прохладный майский ветерок застал врасплох подобно словам парня, и я непроизвольно ежусь от проступившего на коже озноба.

      Неужели мужской голос, что доносится сейчас из динамиков, говорит всерьез?

      – Ты же… Ты говорил, что она тебе просто школьный друг. Что было детское увлечение и прошло. Что ты не хочешь дальше притворяться, обманывая ее чувства надеждами…

      – Это правда. Не хотел.

      – Тогда я снова ничего не понимаю!

      – Мне жаль, но я не стал