Коломбина для Рыжего. Логвин Янина

вызова в глазах, и я изучаю черты ее лица, запоминая их даже сквозь качающую меня на волнах тошноты боль.

      – Отпусти. Время вышло. Если не убрать лед, можно запросто обморозить мягкие ткани. Слышишь? Я серьезно.

      Нет. Я убираю лед, возвращая ладонь Коломбины на висок. Закрываю глаза, вжимаясь лбом в эту ладонь, чувствуя, как она оттягивает боль на себя.

      – Эй?

      – Я замерз. – Да, я чертов эгоист, знаю. Но если мне так легче, тебе, девочка, придется потерпеть.

      – Сочувствую, но мне неудобно. Я могу упасть на тебя.

      – Валяй, – о да! Я бы сейчас не отказался спрятать голову куда-нибудь поглубже в ее тело. Я на миг приоткрываю веки, встречая мягкий свет карих глаз – удивленный и неожиданно смущенный. Провоцировать Коломбину – одно удовольствие, жаль, что последние несколько часов я слегка не боеспособен. Хотя румянец на щеках девчонки доказывает обратное.

      Она бормочет и злится, но ее злость приправлена растерянностью и жалостью, и я, не выдержав оценивающего взгляда, интересуюсь:

      – Что, все настолько плохо? Жалко Рыжего?

      – Есть немного, – неохотно признается она, и вдруг вздергивает подбородок. – Медвед поступил подло, но ты тоже хорош! Кто тебя за язык тянул с твоими намеками? Зачем конфликт спровоцировал? Мне девчонки рассказали. Он же слишком прост для тебя – Мишка.

      Ого! Неожиданно. Я оказываюсь не готов к эху чужого имени, внезапно вставшему между нами. Не тогда, когда Коломбина от меня так близко, а вчерашний вечер еще свеж в памяти картиной обнимающейся парочки.

      – Скажи своему ревнивому хлыщу, что я верну должок. Пусть не надеется, что отшиб мне память.

      – Он не мой хлыщ, – спокойно и уверенно, пусть это и разнится с тем, чему я стал свидетелем.

      – Ну да. Я сам видел, как он тебя лапал. – Мне вдруг совершенно плевать на выражения и на то, как глохнет мой голос. Даже на боль таранящую висок – плевать. Я просто не хочу это держать в себе. – Не сочиняй, девочка.

      – Ты меня тоже лапал. И даже больше. И что это меняет в наших отношениях?

      Бравада Коломбине не удается. Какой бы стеной равнодушия она не отгородилась от своих слов и от меня, ее не умеющие лгать глаза говорят о том, что девчонке больно от совершенных поступков.

      Мудак – вот кто я. Трусливый мудак, не знающий, что он хочет. Точнее, знающий, но признание слишком отрезвляет, чтобы с готовностью принять его. И все же, в отличие от девчонки, я позволяю себе быть хоть отчасти честным:

      – В наших отношениях, Коломбина, это меняет все.

      Она смотрит на меня так, как будто пытается распознать в моих словах ложь и не может. Внимательно, задумчиво, отпуская мысли, невольно открываясь в своем молчании. Еще никогда я не был ближе с девушкой, чем в этот момент с Коломбиной, и это открытие удивляет и завораживает меня. Так же, как она сама.

      – Не карие и не зеленые, почему?

      – Что? – ее вопрос застает меня врасплох.

      – У тебя глаза, как небо. Почему? Разве такие бывают у рыжих?

      – Не знаю. А что, нравятся?

      – Нет, –