Чей нос лучше? (сборник). Виталий Бианки

для чего же? – спросил мальчик.

      – Ни для чего. Ушёл от когтей ястреба, вот и запел. Поёт и сам не знает, почему, отчего, для кого он поёт. А что это ты освободил его от ястреба, он даже и не подумал».

      На стороне отца – бесстрастная научная правда, на стороне сына – правда фантазии, если хотите – правда художественная. Читателю, особенно юному, она, конечно, дороже. Не только своей справедливостью (ведь слово «правда» означает не только истину, но и справедливость), но и логикой повествования. Ибо читатель не может поверить, чтоб случай этот рассказывался просто так. Ни за чем. Внесение логики и смысла в случайные факты жизни – это и есть задача искусства, сущность работы писателя.

      Подобный же случай происходит в другом рассказе этого цикла – «Дробинка». Убив уточку из того же злополучного ружья, мальчик видит, как селезень, друг этой уточки, взмывает после этого в небо и вдруг как камень падает вниз…

      Мальчик подумал: «Ах, зачем я убил уточку! Вот и селезень не захотел жить без неё».

      Отец, однако, снова поправляет сына: оказывается, в селезня тоже попала дробина – оттого он и упал, и разбился…

      Да, «по науке», наверное, так и было. И всё же, читая рассказ, мы опять больше верим мальчику, а не его всезнающему отцу, потому что настроились на волну переживаний юного героя. Такова сила художественной правды.

      Сказка, ставшая народной

      В то же время Бианки не раз отмечает заслуги отца в своём приобщении к природе, а значит, и в его становлении как писателя.

      «Отец рано начал брать меня с собой в лес, – вспоминает он. – Он каждую травку, каждую птицу и зверюшку называл мне по имени, отчеству и фамилии. Учил меня узнавать птиц по виду, по голосу, по полёту, разыскивать самые скрытые гнёзда. Учил по тысяче примет находить тайно от человека живущих зверей. И – самое главное – с детства приучил все свои наблюдения записывать. Так приучил, что это вошло у меня в привычку на всю жизнь».

      Привычка эта видна и в книгах Бианки. Там он тоже не терпит ничего общего, неконкретного в описании природы.

      Правда, в его рассказе «Глупые вопросы» действует «средняя» птичка, «просто птичка», но на то она и выбрана в герои, чтоб доказать, что таких «просто птичек» в природе не бывает.

      Нелюбовь к «среднему» распространялась у Бианки не только на описания животных («Птицы – тоже животные!» – не уставал напоминать он), но и на описания вообще. У него нет «типовых» пейзажей – есть лишь единственные, неповторимые, когда-то увиденные в жизни. И изображать их стремится он так, чтобы читатель запомнил их навсегда и при случае мог узнать на местности.

      – Вот вы пишете: «Я сел на пень», – говорил Бианки уральскому леснику, автору принесённого к нему рассказа. – Пней-то, батенька мой, не бывает. Есть пни берёзовые, сосновые, осиновые. Одно дерево спилили, другое под топором легло, третье погибло в лесном пожаре. А пожар был такой, что его до сих пор помнят. Пень пню рознь… Все это писать надо, и писать точно.

      Эта тяга к конкретности, основанная на глубоком, истинно научном понимании природы, – одно из