Муму. Записки охотника (сборник). Иван Сергеевич Тургенев

знать, Хорь прямо в купцы попадёт; купцам-то жизнь хорошая, да и те в бородах.

      – А что, ведь ты тоже торговлей занимаешься? – спросил я его.

      – Торгуем помаленьку маслишком да дёгтишком… Что же, тележку, батюшка, прикажешь заложить?

      «Крепок ты на язык и человек себе на уме», – подумал я.

      – Нет, – сказал я вслух, – тележки мне не надо; я завтра около твоей усадьбы похожу и, если позволишь, останусь ночевать у тебя в сенном сарае.

      – Милости просим. Да покойно ли тебе будет в сарае? Я прикажу бабам постлать тебе простыню и положить подушку. Эй, бабы! – вскричал он, поднимаясь с места, – сюда, бабы!.. А ты, Федя, поди с ними. Бабы ведь народ глупый.

      Четверть часа спустя Федя с фонарём проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два, собака с достоинством на неё зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.

      На заре Федя разбудил меня. Этот весёлый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем. Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали. Старик вышел ко мне навстречу. Оттого ли, что я провёл ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошёлся со мной.

      – Самовар тебе готов, – сказал он мне с улыбкой, – пойдём чай пить.

      Мы уселись около стола. Здоровая баба, одна из его невесток, принесла горшок с молоком. Все его сыновья поочерёдно входили в избу.

      – Что у тебя за рослый народ! – заметил я старику.

      – Да, – промолвил он, откусывая крошечный кусок сахару, – на меня да на мою старуху жаловаться, кажись, им нечего.

      – И все с тобой живут?

      – Все. Сами хотят, так и живут.

      – И все женаты?

      – Вон один, пострел, не женится, – отвечал он, указывая на Федю, который по-прежнему прислонился к двери. – Васька, тот ещё молод, тому погодить можно.

      – А что мне жениться? – возразил Федя, – мне и так хорошо. На что мне жена? Лаяться с ней, что ли?

      – Ну, уж ты… уж я тебя знаю! Кольца серебряные носишь… Тебе бы всё с дворовыми девками нюхаться… «Полноте, бесстыдники!» – продолжал старик, передразнивая горничных. – Уж я тебя знаю, белоручка ты этакой!

      – А в бабе-то что хорошего?

      – Баба – работница, – важно заметил Хорь. – Баба мужику слуга.

      – Да на что мне работница?

      – То-то, чужими руками жар загребать любишь. Знаем мы вашего брата.

      – Ну, жени меня, коли так. А? Что! Что ж ты молчишь?

      – Ну, полно, полно, балагур. Вишь, барина мы с тобой беспокоим. Женю, небось… А ты, батюшка, не гневись: дитятко, видишь, малое, разуму не успело набраться.

      Федя покачал головой…

      – Дома Хорь? – раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошёл в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря. Старик