Азъ есмь Софья. Тень за троном. Галина Гончарова

было нашито столько, что три семьи год кормить хватило бы.

      – Машка, ты не понимаешь? Я хочу замуж, но за того, кого сама выберу! А не Сонька! Не Алешка! Вот!

      Мария прищурилась. Катерина была самой неистовой из сестер; Феодосия – самой внушаемой и податливой, Мария же предпочитала слушать и помалкивать. Или подзуживать, как сейчас.

      – Кать, а мы сумеем правильно выбрать?

      – А что мы – глупее Соньки? Она вот вышла замуж за своего боярина – и живет с ним, не жалуется. Да и тетки…

      Катерина не подозревала, что мысли эти были аккуратно вложены в красивую головку неким Сильвестром Медведевым, и возмущалась вполне искренне. Сестры переглянулись.

      – Ну… прислушивается-то Алеша не к нам, а к ней.

      – Это несправедливо! Гадко!

      – Кать, а что ты в делах государственных понимаешь-то? – Феодосия не насмешничала, но серьезность была хуже крапивы. И то сказать, учили их на совесть, а вот в текущие дела все ж не посвящали.

      – Да уж научилась бы, чай, не хуже Соньки, – буркнула царевна, но, видя, что сестры ее не поддерживают, с размаху упала в кресло. – Да пес бы с ними, с делами государственными! Но почему и в сердечных делах воли нам нет?

      – А ты забыла, что тетка Анна рассказывала? Что раньше царевнам вообще одна дорога была. В монастырь – и все. Или сиди век девкой, в тереме чахни!

      – Ты еще вспомни, что при Адаме с Евой было, – сморщила нос Катерина. – Отсталые мы. Вот в Европах царевны и на балах танцуют, и на охоту выезжают! А мы сидим, что те сомы под корягой, мхом покрываемся. Сначала здесь, а потом у мужа в тереме…

      – А то и мужа б у тебя не было.

      Мария вполне логично отвечала сестре, но безуспешно. Переубедить царевну Екатерину так и не удалось. Та была твердо уверена, что царевны обязаны выходить замуж по любви. Или хотя бы, как в просвещенной Европе, иметь аманта[3]. Это же модно!

      Жаль только, что Софья – как собака на сене. Ей можно, а остальным царевнам нельзя! Где справедливость?!

      Полоцкий хоть и поплатился жизнью за свою наглость, но трудился не зря.

* * *

      – Мой повелитель, Перх… порф… Перхтолсдорфе.

      Сулейман прищурился на стены города. Ну… так себе. Перед его войском смотрится и вовсе неутешительно. Янычарам – на два часа штурма, и горожане это отлично понимают.

      – Прикажи объявить, что если они сдадут город – мы их не тронем. А если нет… я сровняю его с землей, а жителей обращу в рабство.

      Гуссейн-паша почтительно поклонился и ускакал.

      Спустя пять минут заиграли трубы, забили барабаны, к воротам города поскакали всадники. Ну а там – все понятно. Бургомистр на стене уверял, что стены города высоки, а боевой дух народа крепок как никогда. Сломался на третьем обещании лично его после взятия города растянуть промеж четырех кольев, вспороть живот и насыпать в рану крупной соли. Потому как жизнь одного даже янычара в сто раз ценнее жизни всякой христианской собаки!

      Проняло несчастного чуть ли не до мокрых штанов. Так, что почти вымаливал обещание безопасности.

3

Любовника. – Прим. авт.