Стрекоза для покойника. Лесса Каури

чае, Семен Семеныч живо спрыгнул с кровати и потрусил в коридор.

      Отца Муни звали Петр Васильевич Прядилов. Огромный бородатый дядька оказался интересным собеседником, правда, несколько громогласным. Лука за столом помалкивала, искоса разглядывая хозяина дома, думала, что вот так, наверное, и должны выглядеть оборотни в человеческом облике, и периодически дрыгала ногой – выпрашивающий печенье Семен Семеныч ласково покусывал ее за голень. Но, поскольку Этьенна Вильевна строго-настрого запретила кормить его со стола, собачий терроризм успеха не имел.

      – Мам, мы пошли! – крикнула Муня, когда они обувались в холле. – Вернемся поздно!

      Этьенна величественно вплыла в коридор. Даже в шелковом халате она выглядела королевой.

      – Ты опять берешь своего Квазимодо? – уточнила она.

      – «Кавасаки», мам, – укорила дочь. – Нет, мы прогуляемся, а обратно нас Вит довезет.

      – Хорошо повеселиться! – улыбнулась Этьенна и скрылась за занавеской.

      Из кухни раздалось довольное чавканье – тайком от жены Петр Васильевич угощал друга печеньем.

* * *

      В неоновом свете белая футболка с изображением черепа, держащего в зубах алую розу, казалась голубоватой и сияющей. Лука, добавившая к образу черные джинсы – не те, в булавках, а запасные, и яркий разноцветный шарфик, образом осталась довольна. В закрытом клубе «Черная кошка», куда привела ее Муня, народ, похоже, любил черепа, розы и джинсы. Людей здесь было полно, всех возрастов, танцпол не пустовал, однако музыка по ушам не била, как обычно в подобных заведениях. На всем лежала печать респектабельности: на барной стойке из дерева цвета вишни, на стаканах с золотым тиснением по краю и толстым дном, на люстрах, тяжелых, бронзовых, с массивными абажурами густо-охряного цвета, и на мозаичном панно с оскалившейся пантерой, глаза которой загадочно мерцали изумрудным.

      – Значит, завтра с утра придешь, оформишься, – говорил Луке управляющий клубом, невысокий черноволосый парень в бархатном пиджаке, ослепительно-желтой рубашке, джинсах и оранжевых кедах, которому можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет, – вечером можешь приступать. Работаем с двадцати нуль-нуль до первых петухов, то бишь до трех ночи. Муня, она готова подписать соглашение о конфиденциальности?

      – Я с ней поговорю, Антош, – пообещала та. – Вот сегодня же!

      – То есть она еще не в курсе? – уточнил тот. – Тогда я ее в дневную поставлю!

      Муня помялась, но голос ее прозвучал твердо:

      – Будет в курсе!

      Когда Антон ушел, Лука повернулась к подруге.

      – Поясни, в чем отличие дневной смены от ночной?

      – Элементарно, Ватсон, – засмеялась та, – ночью чаевых больше! Тебе деньги нужны?

      Лука кивнула.

      – Идем, познакомлю с друзьями, – сказала Муня, – вон они, обормоты, сидят, под Раисой!

      – Раиса? – удивилась Лука.

      Сразу представилась дородная тетка-буфетчица из университетской столовой, в белом фартучке и белой кружевной наколке в высоко взбитых фиолетовых волосах.

      – Зверя