M&D. Федор Московцев

правильно, она хорошая девочка… Но, как сказать… На первом месте, я считаю, должна быть учёба…

      До Арины, наконец, дошло.

      – Вы хотите сказать, Зоя Вячеславовна, что Таня…

      – Нет, вы только не подумайте…

      – Говорите прямо – она отвлекает Серёжу от занятий?

      – Ни в коем случае, просто он такой… На первом месте… Как сказать… Он очень много читает, многим интересуется… Если б они вместе занимались, но, когда они встречаются, у них на первом месте игры, а ему… как сказать… это не очень интересно…

      – Ну и… При чем тут моя дочь? Флаг в руки, занимайся, вундеркинд!

      Зоя Вячеславовна смешалась, стала что-то невнятно бормотать. Её выручил сын.

      – Мне уже просто с ней неинтересно, а она продолжает со своими играми.

      – Подожди, сынок, не так…

      Арина чуть не задохнулась от нахлынувшей ярости. Как он смеет, этот сопляк с телячьими глазами, похожий на бычка, который едва научился сосать, но умрёт с голоду, если ему не сунут вымя прямо под нос!

      – Вы вообще в адеквате?! – сказала она грубо.

      Зоя Вячеславовна стояла красная, как помидор, а её умненький сынок всё так же невозмутимо хлопал своими телячьими глазами.

      – Но, поймите, люди разные, и интересы уже не совпадают…

      Арине ужасно захотелось выругаться по матушке, но она вовремя сдержалась.

      – Да вас прямо манечка стебёт.

      – Что… – затряслась Зоя Вячеславовна. – Что за ужасный жаргон?

      – Мания величия, – пояснила Арина, и, добавила с презрительной усмешкой:

      – Тоже мне, нашёлся эксклюзив. Таких, как ваш Сирожа, у Танюши – десяток, а будет еще сотня. Но ей нужен принц, и она его получит! А высокий интеллект вашего сына никогда не заменит ему умения обращаться с Женщиной!

      Сказав это, она горделиво вскинула голову, развернулась, и пошла к подъезду.

      Глава 5

      Он умер, – из всех понятий, которые Андрей знал и которыми привык оперировать, только связанное с областью смерти понятие подходило для описания того, что произошло. Это было в августе месяце, утром, и это было, однако, не более непостижимым, чем то, что он являлся единственным человеком, знавшим об этой смерти, и единственным её свидетелем. Он увидел себя в горах; ему нужно было, с той непременной необходимостью, которая характерна для событий, где личные соображения человека почему-либо перестают играть всякую роль, добраться до озера. Оно находилось в провале, на дне седловины, в неподвижном воздухе, и будто отдыхало в каменной колыбели. Оно густо-черное в тени и почти бирюзовое под солнечным светом. На его гладкой поверхности ни единой морщинки, ни единого всплеска, будто оно навеки застыло вместе с отображенными в нем скалами, небом, и одиноким облачком. Но стоило прошуметь ветерку, и озеро всколыхнулось серебристой рябью, словно стая каких-то неведомых птиц, пролетая мимо, коснулась крыльями его поверхности.

      Озеро мертвое, в каменном ошейнике. К нему не вели звериные тропы, поблизости не жили птицы, и зелень отступила далеко от края.