Царство черной обезьяны. Анна Ольховская

ворвались вместе с ветром, появившись совершенно неожиданно. Гнать их в форточку я не стала, пусть поживут.

      Пока ловила за хвост неугомонные строчки и записывала их в блокнот, куда-то подевался тремор в руках. Теперь можно и ребеныша навестить, пора ее спать укладывать.

      Возле двери в дочкину комнату топталась растерянная Катерина. Она дергала дверную ручку и возмущалась:

      – Никочка, это что еще за фокусы? Ты зачем закрылась? Немедленно открой дверь!

      – Баба Катя, уйди! – Судя по слабому прерывистому голосу, малышка только что плакала. – Я к маме хочу!

      – Ну так открой дверь, и я отнесу тебя к маме.

      – Нет! Не открою! Мама!

      – Катерина, что у вас происходит? – Материнский инстинкт – штука доминирующая. Стоило мне понять, что моему ребенку плохо, и я уже была готова высадить плечом дурацкую деревяшку, ставшую между нами. – Замок заклинило?

      – Ничего не заклинило, – обиженно засопела домоправительница. – Это дочурка ваша научилась с ним управляться. Закрылась вот в комнате и плачет. Что ты будешь делать!

      – Ты иди к себе, я сама разберусь.

      – Да как же, маленькая ведь плачет!

      – Пожалуйста!

      – Как скажете! – Ну вот, обиделась. Ничего, завтра помиримся.

      – Бусинка моя родная, – я подошла поближе к двери, – это я. Пустишь маму?

      Замок щелкнул, дверь медленно распахнулась. В проеме стояло маленькое олицетворение горя: мокрые от слез щеки, кудряшки прилипли к вспотевшему лбу, носик покраснел, глаза несчастные-пренесчастные.

      Я наклонилась, подняла дочурку на руки и, прижав к себе дрожащее тельце, прошептала в маленькое розовое ухо:

      – С папой все хорошо, слышишь? Он в порядке.

      – Правда? – Ника, упершись ручками мне в грудь, внимательно всмотрелась в глаза. Потом губы малышки задрожали, глаза снова налились слезами. – Он не умер?

      – Нет, глупенькая. – Да что с ней такое? – Папа спит, он очень устал сегодня.

      – А я думала… Мамсик, мне так страшно!

      Глава 10

      Заснула Ника очень поздно, мы, обнявшись, пережили с ней безвременье – когда часы показывают сплошной ноль. Дочка, уткнувшись носом в мое плечо, тихонько сопела и всхлипывала. Я не расспрашивала малышку о пережитом сегодня, и так было видно – перенервничал ребенок здорово. К тому же пытаться что-то узнать у Ники, когда она этого не хочет, – бесполезная трата времени.

      Наконец всхлипывания прекратились, а сопение стало равномерным и сонным. Я осторожно, боясь разбудить, переодела дочку в разрисованную медвежатами пижамку и уложила в постель. Веселые пижамные зверята напомнили мне о пластилиновом подарке для папы. Значит, Лешка повсюду таскает коробочку с дочкиным рукоделием? Бедный наш папсик, как же он тоскует по семье! Но и без сцены Майоров не может, это его жизнь, его смысл, его самореализация. Любовь зрителей – своеобразный энергетический наркотик, без которого Лешка перестанет быть собой.

      А то, что мы с ним редко видимся, не позволяет нам надоесть друг другу. Каждый раз у нас как первый, и дело вовсе не в склерозе.

      Утро