Хозяйка гостиницы. И. Грекова

скатеркой. Туда, под этот столик, под защиту скатерки просовывали они головы и шептались, прыская в кулаки, когда становилось смешно.

      – Опять они под столом, – вздыхали соседки, – и как не надоест, честное слово…

      – Ну их к богу, – шептала Маша. – Пусть себе киснут, старые гориллы, а мы еще с тобой поживем.

      Верочка охотно соглашалась еще пожить. Много еще в ней было молодости, жизнелюбия, любопытства. Тут, под столом, они шутили, вспоминали глупые анекдоты (тем и хороши, что глупые!), рассказывали о своем прошлом куцее оно было, маленькое, а впереди – необъятность! Маша была сирота, росла в бедности, у чужих людей плохо ее кормили и мало, навсегда полюбила хлеб. Ничего не боялась, ничем не была никому обязана, только самой себе. Свою профессию любила до страсти. К болезням относилась как к людям. Могла сказать про какую-нибудь прободную язву: «Я люблю это заболевание». Совершенно пламенная была в ней гордость: «Я?! Ну, нет!» Верочка этого не понимала – где любовь, там гордости нет, – но вчуже уважала, побаивалась. Вообще на Машу она смотрела с доброжелательной завистью, вроде как на несбывшуюся себя. Многое ей было трудно понять.

      Ты его очень любила? – спрашивала она шепотом, придерживая рукой сползающую скатерку.

      – Казалось, что очень. Теперь думаю – не очень. «Пленной мысли раздраженье», – как сказал какой-то поэт.

      – Какой поэт?

      – Черт его знает. Классик.

      – А он тебя любил?

      – Кто? Муж или классик?

      – Конечно, муж.

      – Говорил, что очень. Я верила. Теперь думаю – врал.

      – И не страшно тебе остаться одной?

      – Мне?! Да я всю жизнь одна. Страшно не одной быть, а обремененной. Неужели я себя одну не прокормлю?

      – Смелая ты, Маша.

      – Какое – смелая! Типичная баба – трусиха и эгоистка. Была бы смелой, ребенка бы оставила: пускай развод, пускай условия – небось вырастет. А ты почему не оставила?

      – Муж не хотел.

      – По материальным условиям?

      – Вроде. Он военный. Жизнь кочевая, сегодня – здесь, завтра – там. Ребенок в такой жизни ни к чему. А если война?

      Верочка повторяла слова Александра Ивановича, но здесь, под столом, они звучали хило, неубедительно.

      – Гм-гм, – отзывалась Маша. – А любишь его?

      – Очень…

      – Это-то и плохо. А я бы на твоем месте оставила. Пускай кочевая жизнь – взяла ребенка и поехала…

      – Я тоже так думала. Он не хотел.

      – А он у тебя не сволочь? По совместительству.

      – Что ты, Маша! – ужаснулась Верочка. – Он прекрасный, замечательный человек. Если бы ты знала…

      Перед нею плыли картины их любви. Как он взял ее за руку, как сказал… Как покачнулись стены… Какое у него было благородное, сверкающее, да, сверкающее лицо… Ничего этого нельзя было объяснить Маше.

      – Ну-ну, – соглашалась Маша, – люби…

      За несколько дней в больнице Верочка с Машей сблизились той скороспелой, но подлинной близостью, которая