Непримиримые. Евгений Сухов

наряд милиции попытался заблокировать им отход, за что менты поплатились жизнью, а их четверка сумела затеряться среди припаркованных автомобилей и беспрепятственно уехать.

      Следовало проявлять выдержку.

      – Помешала случайность. Кто бы мог подумать, что как раз в это время подъедет милиция!

      – Все это я читал в милицейских сводках, – прозвучал в ответ усталый голос. В этот раз акцент проявился особенно сильно. – Занятная вещица! Но объяснять ты должен не мне, а тому человеку, который тебе заплатил за работу. А он желает с тобой встретиться.

      Карась невольно нахмурился: прежде подобных упреков ему не поступало.

      – Не такие уж и большие это деньги, чтобы стоять навытяжку... Своё дело я доведу до конца и без встречи с ним.

      – Послушай, Карась, тебе никто не указывает, как следует поступать. – Теперь его голос прозвучал значительно мягче. Карась мысленно представил одутловатое лицо говорившего и слегка поморщился. – Ты уже взрослый мальчик и волен поступать, как тебе вздумается. Но у тебя имеются определенные обязательства, и ты должен их исполнять.

      Мягкий голос давал ложное представление о собеседнике, невольно возникала мысль, что он – человек беззлобный, но действительность была прямо противоположной: чем приятнее звучала речь, тем серьезнее обстояли дела.

      – Хорошо, – после минутного колебания ответил Карась, – я приду на встречу. Место прежнее?

      – В этот раз другое... Ресторан «Русалка» в сосновом бору знаешь?

      – Это у озера, что ли? – беспечно уточнил Толкунов, чутко вслушиваясь в интонации собеседника.

      Так уж получилось, что Карась никому не доверял. А свою невероятную живучесть объяснял лишь тем, что умел рассмотреть неприятности там, где, казалось, их не должно быть.

      В голосе его собеседника ничего такого, что заставило бы насторожиться. Обращение ровное, никаких ломающихся интонаций, волнения тоже не уловить. Присутствовала лишь некоторая покровительственность, какая обычно наблюдается у людей, облеченных властью. Но это ладно. Переживем!

      – Он самый! – бодро прозвучал ответ, будто бы выдохнув. – Будь там часов в девять.

      Странное дело, голос прозвучал так, как если бы от ответа Карася зависело его личное благополучие. С чего бы ему так радоваться?

      Настороженность вернулась. Петр Герасимович был подозрительно настойчив. За ним вообще не водилось такой особенности, как долгие телефонные дебаты: фразы у него всегда рубленые и очень короткие, словно он отдавал приказы.

      Конечности вдруг слегка озябли, такое с Карасем случалось всякий раз, когда он чувствовал опасность. Несколько раз он сжал ладонь в кулак – кровь побежала быстрее. Глубоко вздохнув, Карась усмирил её невольный бег и беспечно, как и прежде, произнес:

      – Буду часов в девять, – и, не прощаясь, положил трубку.

      Он посмотрел на часы: два часа ночи. Не самое подходящее время для бодрствования.

      Рядом, прижав подушку пухлой щекой, лежала блондинка лет двадцати с поэтическим именем