Белые волки. Вергилия Коулл

парень наклонился, будто не расслышал, но слегка переменился в лице.

      – Что вы, что вы, говорю, – вздернула подбородок и пропела Эльза совсем другим, невинным голоском, – пустяки, извинения приняты, катите… всего хорошего.

      Она резко повернулась к Северине и оскалилась на нее.

      – Мне придется ехать с братом. А тебе придется гулять одной или ждать таксокара.

      – А я Димитрия дождусь, он меня и подвезет, – нашлась Северина и быстро-быстро заморгала с умоляющим видом, – вместе с Крисом и поедем. А ты, вон, воспользуйся добрым предложением, а то неизвестно сколько тут стоять еще и ждать твоего брата будем. Да и мама наверняка рассердится, если узнает, как ты испачкалась. А так пораньше вернешься, переоденешься – и все. – Она подалась вперед и доверительно прошептала: – Не дрейфь, подруга, он же с тобой познакомиться хочет! К тому же, ну что он тебе сделает? Он – человек! Против тебя, волчицы! Ты же сама Крису про когти и зубы напоминала.

      – У меня еще и нож есть. В сумке, – тихо и задумчиво произнесла Эльза, чувствуя, что Северина, сама того не подозревая, только что натолкнула ее на идею изощренной мести.

      – Ну вот, – округлила глаза та, – я бы на твоем месте уже воспользовалась ситуацией.

      Развернув Эльзу лицом к парню, Северина громко объявила:

      – Она согласна.

      Наглый тип медленно расплылся в такой самоуверенной улыбке, что Эльза с трудом удержалась, чтобы не треснуть его сумкой по голове. Сама не веря, что ввязалась в авантюру, она послушно села на мотокар.

      – Меня, кстати, Алекс зовут, – бросил парень через плечо, заводя мотор.

      «Темному богу в подмышку свое имя шепни», – подумала Эльза, но вслух только выдавила: – Очень приятно.

      Он хмыкнул, качнул головой и рванул с места так, что ей пришлось схватиться за него. И снова ее не отпускало ощущение, что все это сделано преднамеренно.

      Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

      Убей их.

      Убей их всех.

      Этот голос преследовал его столько, сколько он себя помнил. Вначале он боялся, понимая, что слышать чужой голос у себя в голове – это ненормально, а значит, он болен чем-то страшным и необъяснимым, и нужно искать помощи, нужно как-то спасаться. Но признаться кому-то было еще страшнее. Да и кому он мог признаться в таком? Матери, которая любила только отца и жила только им одним? Отцу, который всегда казался холодным, далеким и строгим? Кому можно было поведать жуткую тайну, если за ним уже и так по пятам ходила сомнительная слава неправильного, ненормального ребенка? Нет, стоило бы признаться, что слышишь голоса, и родные лишь обрадовались бы возможности избавиться от него, сдать в дом с железными решетками на окнах, откуда уже никогда не будет хода на волю и где таких вот, никому не нужных и неизлечимо больных пытают болезненными уколами и электричеством.

      Он боялся. И поэтому молчал. Ночами прятал голову под подушку, жалобно скулил как щенок, кусал собственные пальцы, соленые от слез, в надежде, что взойдет солнце и станет легче,