Священная война (сборник). Александр Тюрин

чеканной персидской вязью. Сабли из ножен не вынимали, боясь своих начальников, однако били друг друга с остервенением. Лица у всех были залиты кровью, из расквашенных носов летели красные сопли. Некоторые уже изувечились и не могли встать.

      Пара ногайских всадников тянула целую дюжину полонянников, связаннных пенькой попарно. Из седельной сумки степняка выглядывало зареванное лицо крохотного мальчонки. Уже не вопило дите, а только сипело надорванным горлом. У другого ногая на пику была нанизана голова, в которой Максим признал знакомого дьяка.

      Максим видел над архиерейским двором дым и языки пламени, сжирающие высокую трапезную, стоящую на подклетях, но Софийского собора пожар не коснулся, хоть и почернели его пять глав от городской копоти. Привести туда детей и уйти из города на север. В храме детей не тронут, туда даже агаряне ногайские не полезут…

      Но, когда Максим вышел на соборную площадь, то увидел, что на длинной веревке, привязанной к языку большого колокола, висит удавленный звонарь, а двери Софии сорваны и брошены на ступени крыльца. К дверям тем пригвожден почивший в муках игумен, а внутри царит мерзость грабежа и ходят кони.

      Из храма выехал иноземный всадник, его бравый жеребец ловко переступил через тело игумена…

      3

      Всадник наставил на Максима палец и, сказав «The game is over», неспешно проехал мимо. Сзади к его поясу приторочено было несколько кусков кожи, снятых с головы человеческой вкупе с волосами. Русые были волосы, длинные и образовывали будто хвост.

      Не будь здесь вашей стаи, я бы тебя этими волосами и накормил, подумал Максим.

      Следующей из храма выехала светловолосая девица, грубовато нарумяненная, в платье женском, однако сидящая в седле по-мужски, отчего видны были не только голенища ее коротких сапожек, но и круглые коленки в шелковых чулках. На шее у нее висело ожерелье. Не перлы нанизала барышня на нитку, не бусинки, а уши человеческие.

      – Чего буркала выкатил? – сказала она Максиму, выговаривая по ляшски лишь букву «л», и поехала вслед за иноземцем, сильно ерзая задом по седлу.

      – Подушку под жопу положи, а то натрешь, синей будет, – не слишком громко сказал Иеремия и тут же получил подзатыльник от Максима.

      Девица остановила коня и обернулась.

      – Ах, да, прости, что нелюбезной была с тобой. Ты же к обедне явился, добрый прихожанин. – Она показала нагайкой на детей. – А не продашь ли ты мне их? Э, чего молчишь, чело-вече? Не по чину к тебе обращаюсь? Или язык в задницу спрятал?

      – Ежели ты и про это ведаешь, то сама его доставай. Мне как, повернуться?

      – Не шляхетское это дело в афедроне ковыряться, – продолжила девица. – Так что насчет деток? Я-то пенязей[17] не пожалею, но и ты не долго торгуйся. Ты ж из куреня атамана Мазуна, а этот военачальник прославлен лишь жадностью своей; ребят у тебя точно отнимет.

      – Не продавай нас, дядя Максим. Глянь-ка на ее ожерелье, это ж баба-яга, только еще в девках, – мальчик шептал, держась

17

Литовские деньги.