Самое обыкновенное убийство. Где тебя настигнет смерть? (сборник). Фредрик Браун

с Эдом. Ночью умер мой брат Уолли, его отец.

      – Ух ты! Соболезную, Эм.

      – Спасибо. Оставь мне эту бутылочку, ладно? Можешь открыться прямо сейчас, если хочешь – охотников сыграть будет много.

      – Так и сделаю, Эм. Чертовски жаль… ну, ты знаешь.

      Мордатый ушел. Дядя молча смотрел на меня, я тоже молчал. Минуты через две он спросил:

      – Тебя грызет что-то, парень?

      – Не знаю.

      – Брось, я не такой тупой, как могу показаться, и вижу, что ты с утра ни слезинки не проронил. Ходишь как деревянный, а это вредно.

      – Это скоро пройдет.

      – Нет, не пройдет. Говори, что с тобой.

      – Дай глотнуть, дядя Эмброуз, – попросил я. Он так и держал в руке бутылку, которую оставил Мордатый.

      – Это не выход. Пить надо, когда хочется, а не когда пытаешься от чего-то уйти. Ты убегаешь с тех пор, как узнал, ведь так? Уолли вот тоже…

      – Слушай, я же не собираюсь напиваться. Один глоток.

      – Зачем тебе?

      – Утром я понял, что совсем не знал папу. Думал, что он пьянь никудышная, а я лучше. Он должен был это чувствовать. Мы так и не узнали друг друга. – Дядя кивнул, и я продолжил: – Я бухло это вообще не переношу. Пиво еще туда-сюда, а виски совсем нет. Я хочу выпить за него, чтобы как-то сгладить свое к нему отношение. Он, конечно, не узнает про это, и все-таки… черт, не могу объяснить.

      – Ох, провалиться бы мне! – Дядя положил бутылку на койку. – У меня тут где-то стакашки были. Балаганщику положено пить из горла, но мы с тобой этот закон нарушим. В память Уолли.

      Он нашел в сундуке три алюминиевых стаканчика и налил – в два много, а в третий чуть-чуть.

      – За Уолли!

      – За папу! – Мне обожгло глотку, но я не поперхнулся и проглотил.

      – Пойду скажу нашему главному, Мори, что я уезжаю.

      Сидя с кошмарным вкусом чистого виски во рту и думая, что больше никогда не увижу папу, я вдруг разревелся. Не из-за виски – от одной рюмки не может так развезти, – просто внутри вдруг разжалось что-то. Дядя, видимо, знал, что так произойдет, потому и оставил меня одного. Понимал, что в моем возрасте не хочется плакать при ком-то.

      Вскоре слезы вылились, и виски все же подействовал: меня замутило.

      Дядя вернулся и заметил, что глаза у меня красные.

      – Теперь тебе полегчает, Эд, – произнес он. – Это давно назревало. Был натянут, как струна, теперь стал на человека похож.

      – Вряд ли, – вздохнул я. – Кажется, меня сейчас вырвет. Где у вас тут сортир?

      – На противоположной стороне поля, но туда и зайти-то противно. Блюй прямо здесь, ну, или выйди.

      Я вышел за палатку, и меня вывернуло.

      – С одной порции даже непривычные не блюют, – заметил дядя. – Ты сегодня что-нибудь ел?

      – Ничего… со вчерашнего ужина.

      – Ясно. Зайдем сначала в «обжорку», а оттуда двинем на станцию.

      Дядя сделал заказ, убедился, что я ем, и снова вышел куда-то.

      – Звонил на станцию, – сообщил он, вернувшись. – Поезд в шесть тридцать. Мадж тоже позвонил (так маму зовут), узнал последние новости. Дознание будет завтра, в