Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

– прекраснее всего.

      И мудрое сферическое зданье

      Народы и века переживет,

      И серафимов гулкое рыданье

      Не покоробит темных позолот.

      Notre Dame

      Где римский судия судил чужой народ,

      Стоит базилика, – и, радостный и первый,

      Как некогда Адам, распластывая нервы,

      Играет мышцами крестовый легкий свод.

      Но выдает себя снаружи тайный план:

      Здесь позаботилась подпружных арок сила,

      Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

      И свода дерзкого бездействует таран.

      Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

      Души готической рассудочная пропасть,

      Египетская мощь и христианства робость,

      С тростинкой рядом – дуб и всюду царь – отвес.

      Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

      Я изучал твои чудовищные ребра,

      Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

      И я когда-нибудь прекрасное создам.

      Старик

      Уже светло, поет сирена

      В седьмом часу утра.

      Старик, похожий на Верлена,

      Теперь твоя пора!

      В глазах лукавый или детский

      Зеленый огонек;

      На шею нацепил турецкий

      Узорчатый платок.

      Он богохульствует, бормочет

      Несвязные слова;

      Он исповедоваться хочет —

      Но согрешить сперва.

      Разочарованный рабочий

      Иль огорченный мот —

      А глаз, подбитый в недрах ночи,

      Как радуга цветет.

      А дома – руганью крылатой,

      От ярости бледна, —

      Встречает пьяного Сократа

      Суровая жена!

      Петербургские строфы

      Н. Гумилеву

      Над желтизной правительственных зданий

      Кружилась долго мутная метель,

      И правовед опять садится в сани,

      Широким жестом запахнув шинель.

      Зимуют пароходы. На припеке

      Зажглось каюты толстое стекло.

      Чудовищна – как броненосец в доке —

      Россия отдыхает тяжело.

      А над Невой – посольства полумира,

      Адмиралтейство, солнце, тишина!

      И государства жесткая порфира,

      Как власяница грубая, бедна.

      Тяжка обуза северного сноба —

      Онегина старинная тоска;

      На площади Сената – вал сугроба,

      Дымок костра и холодок штыка.

      Черпали воду ялики, и чайки

      Морские посещали склад пеньки,

      Где, продавая сбитень или сайки,

      Лишь оперные бродят мужики.

      Летит в туман моторов вереница;

      Самолюбивый, скромный пешеход —

      Чудак Евгений – бедности стыдится,

      Бензин вдыхает и судьбу клянет!

* * *

      От легкой жизни мы сошли с ума:

      С утра вино, а вечером похмелье.

      Как удержать напрасное веселье,

      Румянец твой, о пьяная чума?

      В пожатьи рук мучительный обряд,

      На улицах ночные поцелуи —

      Когда речные