Петербургские тайны. Занимательный исторический путеводитель. Владимир Малышев

ицкевич, долгое время живший в Петербурге:

      Вогнать велел он в недра плавунов

      Сто тысяч бревен – целый лес дубовый, —

      Втоптал тела ста тысяч мужиков,

      И стала кровь столицы той основой.

      А Николай Гумилев? И он туда же: словно предсказывая свое, такое же печальное, будущее, мрачно писал:

      Вывеска… кровью налитые буквы

      Гласят: «Зеленная», – знаю, тут

      Вместо капусты и вместо брюквы

      Мертвые головы продают.

      Желчная Зинаида Гиппиус зловеще предрекала:

      Нет! Ты утонешь в тине черной,

      Проклятый город, Божий враг! И червь болотный, червь упорный

      Изъест твой каменный костяк!

      А записной юморист и остряк Саша Черный в Петербурге тосковал, поднимал воротник и ежился от холода и сырости:

      Время года неизвестно.

      Мгла клубится пеленой.

      С неба падает отвесно

      Мелкий бисер водяной.

      Фонари горят как бельма,

      Липкий смрад навис кругом,

      За рубашку ветер-шельма

      Лезет острым холодком.

      Даже солнечный оптимист Пушкин, с изумлением глядя на бронзовый памятник основателю города, прозванный с его легкой руки «медным», поражался: «Какая дума на челе? Какая сила в нем сокрыта?».

      Конечно, есть на Земле и другие таинственные и загадочные города. В Риме, например, всяческих тайн тоже хоть отбавляй. Разные там Калигулы, Нероны и Юлии Цезари натворили дел. Однако климат в Италии другой: под ярким солнцем и на фоне вечнозеленых пиний все выглядит куда как веселее и бодрее. Какая там мистика, когда прямо на улицах зреют апельсины, а рядом – теплое море! А вот если над городом непроницаемой пеленой нависли свинцовые тучи, когда в узких переулках и днем сумрачно, когда сырой туман клубится над черными каналами, а ледяной холод пронизывает до костей, да еще если вдруг подует свирепый ветер с залива, а Нева вдруг вспучится и хлынет на гранитные набережные, – вот тогда раздолье для тоски и мистических настроений! Б-р-р-р! Холодно и страшно!

      Впрочем, о «мистике» Петербурга стали повально рассуждать только в конце XIX – начале XX веков, когда особо проницательные уже предчувствовали грядущие грозные потрясения. А до этого здешние поэты сочиняли о нем вполне бодрые, жизнеутверждающие, как сказали бы в советские времена, стихи. Придворный пиит Василий Тредиаковский, например, описывал новую столицу так:

      Приятный брег! Любезная страна!

      Где свой Нева поток стремит к пучине.

      О! прежде дебрь, се коль населена!

      Мы град в тебе престольный видим ныне.

      Немало зрю в округе я доброт:

      Реки твоей струи легки и чисты;

      Студен воздух, но здрав его есть род:

      Осушены почти уж блата мшисты.

      Не отставал от него и Петр Вяземский:

      Блещут свежестью сапфирной

      Небо, воздух и Нева,

      И, купаясь в влаге мирной,

      Зеленеют острова.

      Некоторые исследователи вообще считают, что плохой климат, его вредность для человека и бедность местных почв – один из мифов Петербурга. «Достаточно посмотреть на огромные дубы и липы в этом городе, чтобы удостовериться в обратном», – пишет, например, профессор Андрей Буровский в своей книге-исследовании «Санкт-Петербург как географический феномен». «Всем, склонным рассуждать о плохом климате в Петербурге, – продолжает он, – душевно советую, – пойдите, посмотрите на деревья в 30 метров высоты, шумящие сейчас в Ботаническом саду, на его роскошную растительность. А потом рассуждайте о бедных почвах и скверном климате».

      Но дело, конечно, не только в рассуждениях о климате. Все у нас было не так как у людей. Построили Петербург не там, где положено строить города, а на болоте. Не сами жители выбрали для себя это место для обитания, а повинуясь непреклонной воле лишь одного человека. Именно в нашем городе вспыхнул самый страшный в истории человечества бунт, заливший кровью всю Россию и изменивший облик планеты. Ни один город никогда не переживал такой жестокой осады и нигде при этом не погибло так много людей. Даже имя свое наш город менял четыре раза: сначала Санкт-Петербург, потом – Петроград, затем – Ленинград и, наконец, снова – Петербург. Такого тоже нигде и никогда не было. Кстати, называли наш город еще и по-другому. Николай Тургенев, например, в своих дневника именовал его «Финополис», намекая на финские болота. А уже упомянутая Гиппиус вообще прозвала Петербург «Чертоградом».

      Имелись ученые, которые под этот поэтический мрак подводили научную базу. Так, академик Виктор Топоров считает, что метафизичность Петербурга может быть обозначена как фабрика смерти. Он подсчитал, что, оказывается, не только в наши дни, а и раньше смертность в городе превышала рождаемость. Так, в 1872, вполне благополучном году, в Петербурге родилось