Седмица Трехглазого (сборник). Борис Акунин

какой. Не подглядывай! Дай я тебе глаза завяжу.

      Слышалась невесомая поступь, даже рассохшийся пол поскрипывал еле-еле.

      Вывернувшись из-под бабочкиной руки, Маркелка прильнул к щели – очень уж хотелось посмотреть, что у них там делается. Истомка-то внизу сидел смирно, только посапывал.

      Ух ты!

      Маришка, вовсе телешом, стояла у самой двери, а пулковник лежал на столе, толстым брюхом кверху, лицо прикрыто той самой шелковой тряпицей, в которую раньше был завернут царский скипетр.

      – Где же ты, котухнечка? – пробасил он.

      Голая дева сдвинула засов и отскочила. Маркелка на нее засмотрелся (эвона как оно всё у женок-то устроено – на диво!) и проглядел миг, когда в Дубовую палату вбежал поручник, быстрый, как кинувшийся на добычу волк. Он не бежал – несся поскоком. Зубы ощерены, глаза сверкают, в руке сабля, темная от крови.

      Пан Сапега на шум сдернул с лица ткань, сел, зарычал по-медвежьи. Спустил руку и даже успел ухватить рукоятку пистоля, но сверкнула сталь, и рык перешел в хрип, пальцы разжались, а сам пулковник сверзся со стола на скамью, со скамьи наземь. Полуотсеченная голова съехала набок, будто у надломленного репейника, а на доски толчками хлынула черная кровь.

      Бабочкина рука зажала Маркелке уже не глаза, а губы, но он и так не крикнул бы – закоченел.

      – А караульные? – спросила Маришка, клацая зубами. Она стояла, съежившись, обхватив себя за плечи, вся на виду, но Маркелка на нагую женку больше не смотрел – только на льющуюся из разрубленного горла кровь. Она уже не хлестала, а просто текла, но отвести взгляд от растекающейся лужи не было мóчи.

      Вильчек вытирал клинок об одеяло.

      – За дверью лежат. Сработал обоих. Где скипетр?

      Но увидел сам и жадно схватил, поднес к глазам.

      – Богатырь мой! – всхлипнула Маришка. – На какую страсть ради меня пошел! Сейчас оденусь, любый. Я быстро! Коней приготовил?

      Поручник молчал, завороженно глядя на мерцание красного камня.

      – А?

      Она, уже в сорочке, взялась за чулок.

      – Двух или четырех? Сменных бы надо. Погоня будет.

      – А? – повторил он – всё не мог оторваться. – Коней? Двух.

      – Что ж не четырех?

      – Мне хватит.

      И повернулся к ней, отложил жезл, покачал саблей.

      – На кой ты мне теперь сдалась?

      И снизу вверх, легким косым ударом полоснул деву по шее, от ключицы до подбородка. Вот сейчас бабочкина рука, зажимавшая Маркелке рот, получилась очень кстати. От неожиданности отрок только дернулся, а не ладонь – заорал бы.

      Лбом он стукнулся о дверцу, но этот звук заглушился шумом падающего тела.

      Страшный человек, так легко обрывавший чужие жизни, резко обернулся к окну – оттуда крикнули:

      – Panie pulkowniku! Przepraszam za najście, ale nie mogę znaleźć pana porucznika. Żołnierze chcą wódki!

      Вильчек быстро подошел к окну, высунулся.

      – Oto jestem! Teraz wychodzę!

      Положил скипетр на стол, снова вытер мокрую саблю, поспешил к выходу. Перешагивая через мертвую женщину, даже не посмотрел на нее.

      – Чего он? Куда? – спросил Маркелка, потому что Бабочка убрала руку.

      Снизу