День револьвера. Андрей Уланов

черный кубинский, – гном искоса глянул на подвесную полку. – Еще неплох мексиканский и золотой из республики Псов Господних. Но я советую тебе…

      – Самый крепкий! – выпалил я.

      – …подняться наверх, – невозмутимо продолжил гном, – и окунуться в бадью с горячей водой. Одежду можешь оставить за дверью – я отдам её прачке.

      Я открыл рот – и закрыл, не найдя подобающих случаю слов. Затем открыл снова.

      – Мак Хавчик… ты… ты… истинный чудотворец!

      Гном улыбнулся.

      – Ты все еще здесь?

      Меня уже «здесь» не было. Клянусь, когда я взлетал по лестнице, догнать меня было бы не по силам и пуле. Вода! Горячая! С белой, как свежевыпавший снег, пеной! Аллилуйя, Мак! Хавчика в президенты! Гномы – я вас люблю!

      Я ушел на дно как обожравшийся аллигатор, нырнул с головой и оставался под водой, пока в груди не начали скрести когтями сразу дюжина кошек. Лишь тогда я медленно и с большой неохотой высунул наружу кончик носа и принялся блаженствовать…

      …пока не услышал четкий металлический щелчок, ну-у очень похожий на звук взводимого курка…

      …кое-как протерев глаза, я увидел этот самый курок – а заодно и все остальное ружье, кончик ствола которого находился не дальше чем в двух дюймах от моего носа. Из черт-знает-какого калибра черной дыры мне зловеще ухмылялась костлявая старуха с косой, а над прикладом ничуть не менее отвратно кривилась морда гоблина.

      – Как насчет предсмертного слова, эй-парень!

      – Сдохни!

      – Сейчас не моя очередь, – гнусно хихикнул нелюдь, – и нажал на спуск.

      Глава 5

      – Из всех твоих шуток, – медленно произнес я, – эта была самая идиотская.

      Толстяк оскалился.

      – Я знал, что у тебя хватит глупости взять в ванну револьвер, – сообщил он. – А еще я знал, что ты не выстрелишь.

      – А я – не знал!

      – Ты побоялся отстрелить себе большой палец на правой ноге, – ехидно сказал гоблин. – А будь я человеческой самкой, то и кончик…

      Толстяку пришлось прерваться, потому что я бросил в него револьвер. Не самый разумный поступок, но ничего другого под рукой не имелось.

      Как и ожидалось, револьвер гоблин поймал, но слетевшие с «максима» хлопья пены угодили точнехонько на скалящуюся харю, заставив Толстяка подпрыгнуть едва не под самый потолок.

      Что ж, хоть в этом байки оказались родственны правде – гоблины действительно терпеть не могут воду. По крайней мере ту, что не разбавлена спиртом.

      – Ф-р-р-р! Ы-ы-ы! Вот дерьмо!

      – Толстяк, а что ты делаешь во время дождя? – вкрадчиво спросил я. – Закапываешься на десять футов?

      – Дождь – это, чтоб ты знал, глупый человечишка, священные слезы Спящего, – надменно произнес Толстяк. – Попасть под них – радость для любого гобла. А вот гадость, которую сородичи Мака добавляют в мыло, чтобы лучше пенилось…

      – Разжижает мозг и заставляет его вытекать через уши, – донеслось из-за двери. – Но бояться нечего, у тебя-то сплошная кость, от лба до затылка.

      – Мак?

      – Я