Эта сладкая голая сволочь. Тамара Кандала

причине НЕсвободы. Я ни дня не смогу больше прожить в несвободе. Кто-то будет указывать, что мне делать, а чего нет, что хорошо, а что плохо, когда есть, а когда спать... И кто-то будет долдонить о непреложности раскаяния... Через все это я уже прошла у убогих сестер-монахинь, воспитывавших меня и тщетно пытавшихся привить любовь к Богу и человеку. Гены оказались сильнее.

      Монашки нашли меня, накачанную черт знает чем, крепко привязанную за ногу, на пороге обители, с багажом в виде рюкзака, в котором лежали свидетельство о рождении, письмо мне от мамочки, а также паспорт, давно просроченный, с надписью красными чернилами «ОТЕЦ» поперек главной страницы. Придурочные пингвиницы пожалели «несчастное дитя».

      Все годы, что я провела у них, эти убогие, ставшие Христовыми невестами потому, что ни на что лучшее не способны, пытались привить мне чувство вины неизвестно за что. То есть они-то знали за что – за все несправедливости, происходящие в мире, за все детские слезы, неразделенные любови, за всех брошенных, преданных, умственно отсталых, за всех калек, бедных и недужных.

      Но я-то тут при чем! Ведь меня тоже бросили, наверняка не от большой любви. И если я не возьму судьбу в собственные руки, то закончу в лагере обделенных, как сестрички Божьи, похожие на костяшки черно-белого домино, в которое никто не хочет играть. А я, сколько себя помню, хотела быть в лагере победителей. Не зря же природа сдала мне на руки столько козырей – внешность, мозги и характер.

      В Божьей обители я, как говорили монашки, любопытная, словно дьявол, беспрестанно задавала вопросы, на которые они не могли ответить.

      «Если Бог действительно всесильный, а я нахожусь в его обители, значит, среди избранных, почему же он мне не подаст какого-нибудь знака?» – спрашивала я. Монашки уверяли, что знак был, но я из-за неверия не смогла его увидеть. Для меня же это было, как если бы никто мне ничего вовсе не подавал – того, чего не вижу и не чувствую, нет. По природе я была скорее натуралистом, чем одуванчиком.

      А я все допытывалась, теперь у самого Бога: «Если избранная не я, то кто же?!»

      Не дождавшись ответа и от Бога, я решила строить свою жизнь сама, подручными средствами, а именно своим телом и головой. Что касается тела, то у меня была пара ног, которыми я могла бы убить льва, не то что мужичонку. А что касается головы, то основным ее инструментом был длинный гибкий язык, захватывающий все, включая чужие души, волю и портмоне.

      Что будет после, никто не знает, а эту жизнь я проживу на всю катушку. И вообще, не знаю, есть ли Бог, но для его репутации было бы лучше, если бы его не было.

      Господь казался мне похожим на мамочку – сотворил, вытолкнул в говенный мир и бросил. Выкручивайся, как хочешь, – что я, что человечество. Но мамочка-то, видно, не очень соображала – ни когда зачинала, ни когда бросала. А Боженька?

      И я решила, что мои отношения с ним будут основываться на принципе – ты мне, я тебе.

      Мне было полных десять лет, когда я попала к монашкам. Я успела вкусить свободы. Настоящей, полной свободы от всех и всего.