Емельян Пугачев. Книга вторая. Вячеслав Шишков

сняв шапку, сказал ему:

      – Прошу разрешения вашего величества татарке Фатьме жить при мне.

      Глаза Падурова то улыбались, то страшились.

      – Ладно, так и быть, – подумав и нахмурившись, сказал Пугачев. – Эх ты, бабник…

      – Она не баба – она воин, ваше величество.

      – Хорош воин, с коня вверх тормашками сверзилась, – ухмыльнулся Пугачев, вспомнив скачки на празднике.

      В полдня татары устроили состязание с яицкими казаками в бегах и борьбе.

      Пугачев остался у своей палатки вдвоем с Шигаевым. Неспешно прохаживались между палаткой и берегом реки, где под ветерком покачивались на виселице трупы. Говорили о делах, о том, что надо-де приводить армию в порядок: число людей подходит к трем тысячам, и двадцать добрых пушек есть, пора, мол, на полки народ делить да покрепче дисциплину заводить. Пожалуй, время и под Оренбург подступ сделать, и так сколько времени зря промешкали.

      – Да еще, ваше величество, доложить хочу: ночью мои ребята схватили высмотреня. Казачишка молоденький. Я его вздернуть приказал. – Они подошли к самой бровке высокого берега и повернулись, чтоб идти обратно. Внизу, под обрывом, послышались шумные шорохи, галька шуршала, потрескивали ветки кустов. «Козы либо овцы скачут», – подумал Шигаев. – Подослан был юный сыщик губернатором Рейнсдорпом, чтобы пушки наши заклепать да промеж казаков мутню вчинить, – продолжал он вслух. – Да надобно и вам, батюшка, остерегаться одному-то гулять. Береженого бог бережет…

      И тут, не пройдя от берега и пяти шагов, вдруг, как по команде, будто им в спину ударил кто-то, оба быстро обернулись.

      На них, словно из-под земли выпрыгнув, тяжело шагал высокий сутулый человек с завязанным носом, в косматой шапке, он исподлобья глядел в их лица разбойными глазами.

      – Стой! Башку ссеку! – вне себя вскричал Шигаев и выхватил саблю.

      – Брось, – прохрипел верзила. – Ты косарем-то не больно маши. Я стреляный и рубленый! – Сердито взглянув на Пугачева неприятными, белесыми, как оловянные шары, глазами, верзила спросил его гнусавым голосом: – А где тут у вас самозваный царь? У меня нуждица до него…

      – Пошто он тебе? Какая еще нуждица? – перебил его Пугачев, одетый в простой казачий чекмень.

      – А уж это не твоего ума дело, – переступил с ноги на ногу верзила.

      И едва успел он рот раскрыть, как три ражих казака, выскочив из-под ярового берега, разом сшибли его с ног.

      Тяжело подымаясь с земли, он поливал сваливших его казаков отборной руганью и с неприязнью косился на Шигаева.

      – Ой, батюшки-светы! – вдруг вскричал Шигаев. – Хлопуша, да неужто это ты?

      – Я самый, – задышливо проговорил Хлопуша; в груди его хрипло. – А это ты, никак! Здравствуй, Максим Григорьич.

      Пугачев с ног до головы окинул оборванца суровым взглядом и насупил брови.

      – Ты что за человек? Откуда? – спросил Пугачев.

      – Да вот он знает меня, кто я таков, – ответил Хлопуша и тряхнул локтями, желая освободиться от крепких казачьих рук, державших его.

      – Ваше