Маскарад миров. Дмитрий Раскин

земных лет по ту сторону. До сих пор самой большой мерой времени для него была ипотечная ссуда.

      Если он покинет Землю (говоря стилем) – все его проблемы разрешат-ся раз и навсегда. Разрешатся все проблемы его близких. Боря, придет время, будет учиться в Гарварде, а так пришлось бы брать кредит, дабы не слишком-то способное чадо поступило в провинциальный колледж. Вика? Ему не очень нравилось, конечно, что счастливо разрешатся и все проблемы жены, но когда покидаешь Землю, видимо, надо быть выше…

      Многие из его сверстников (и там, в России и здесь в Штатах), начинавшие писать в то же примерно время, что и он – чего-то добились. Они были динамичнее, гибче. Он же претендовал на главное (вечное? недостижимое?), но у него не получалось. И не потому вовсе, что получиться не могло заведомо, по определению… Он чувствовал уже, что и не получится никогда. Ему не по мерке «вечное». Но все, что кроме, было неинтересно, казалось плоским. Сверстники не претендовали на вечность, но им было хорошо в настоящем. А Лёня к сорока годам не опубликовал почти что ничего из своих стихов, эссе и романов.

      Его жизнелюбие, его, как ни деревенеет язык выговаривать, мужество держались на представлении о том, что он – Лёня Гурвич не сводится к собственной судьбе, не говоря уже об обстоятельствах… Не так давно он понял это как самовлюбленность, пусть в такой вот более-менее изощренной форме.

      То, к чему он пытался пробиться в своих текстах, посредством текстов, иногда ему казалось, что он не пробившись, не выхватив, понял, постиг, может, даже создал суть не-выхваченного. Углубил ее, не выхватив? Прикоснулся хотя бы…

      Его попытка суицида – до сих пор стыдно за нее. (Не перед Викой, что спасла его – так получилось.) Наверное, в ней он не был все-таки полностью честен с самим собой.

      Чуть пониже среднего роста, не то, чтобы толстенький – мешковатый, с бородой (в пору влюбленности Вика находила его пингвинью фигуру забавной, а бороду сексуальной), он не ассоциировался не то, что с космосом, но и просто с поездкой из Нью-Йорка в Нью-Джерси. Тапочки, компьютер, книги в крошечном кабинете, сладкое рабство у собственных домашних привычек – при первом знакомстве его внешность воскрешает в твоей голове именно этот штамп. Но логика штампа требовала так же тепла, заботы, любви, которыми окружен Лёня Гурвич. А вот это все было для него и в самом деле «по другую сторону».

      Его хроническое, доходящее едва ли не до технофобии неумение обращаться с какой-либо аппаратурой – «ты прямо как человек из какого-то двадцать первого века», эту насмешку он слышал с самого детства.

      Словом, ни по каким статьям не подходил Гурвич для перелета и «ушка», не было ему места на корабле, в «десятке». Так получилось, что место это он нашел для себя и сделал его крайне важным для всех сам.

      Глава 2. Десятка

      Изначально их должно было быть только шесть. Но в конце концов удалось спроектировать корабль, способный пройти сквозь «ушко» с десятью – двенадцатью астронавтами без уменьшения объема и веса