Эхо войны. Дмитрий Заваров

в больнице? – Лейтенант мотнул головой в сторону двери.

      – Почти, – ответил я уклончиво, но, спохватившись, пояснил: – В морге.

      – Понял, – кивнул Андреев. – А почему я?

      – Твое имя было в его записной книжке. Других документов нет.

      – Откуда тело?

      – Нашли у речки. В списках не значится.

      – Ну пойдем посмотрим на неучтенный труп, – согласился Андреев.

      Была в его словах какая-то ирония, и неоткуда бы ей вроде взяться, ничего такого я ему не сказал…

      Вчера с шефом долго думали, как представить всю ситуацию Андрееву, какую легенду запустить. Но так ничего и не придумали: мои мысли постоянно скатывались к неизвестно как появившейся надписи на бедре, а шеф явно был не в ударе. В результате порешили просто показать лейтенанту труп, а дальше мне предстояло действовать по обстоятельствам. В конце концов, может быть, это не тот лейтенант Андреев, а возможно даже, нам нужен вовсе не Андреев, а Андрейченко или какой-нибудь Андрекидзе. А если это имя – тогда вообще дохлый номер.

      Я сделал шаг к двери, но лейтенант дернул меня за рукав.

      – Тут закрыто. Вход с обратной стороны.

      И, махнув рукой, спрыгнул с крыльца. Я двинулся следом, рассматривая затянутую в камуфляж спину. Внизу на плаще имелись свежие капли грязи. А сапоги чистые. Не его плащ? Или зачем-то переодел сапоги? Шеф часто повторял, что хороший следователь умеет балансировать на грани между подозрительностью и паранойей. Научиться бы только определять, где находится эта грань.

      За домом открылся обширный сад, хотя, наверное, правильнее было назвать его небольшим парком. Имелась даже обсаженная пестрыми кленами аллейка, ведущая от заднего выхода в глубину заросшего участка. Возле крыльца, под развесистым дубом, располагалась почерневшая от времени деревянная лавочка, чуть дальше, у дальнего угла дома, торчала разбитая Flak 30, немецкая зенитная пушка – гнутый ствол понуро обвисал к земле. Между деревьями, в ворохах палой листвы, просматривались длинные прямоугольные холмики – видимо, грядки. Тихо тут было и совсем по-мирному спокойно: захотелось посидеть на лавочке и покурить, рассматривая осень. Но Андреев уже подходил к обшарпанной двухстворчатой двери.

      Почти на ощупь пробравшись через темный тамбур, поднялись по короткой лестнице и оказались в просторном холле. До половины закрашенные белой краской окна давали специфический свет – какой-то болезненный, чахлый. Дальняя дверь, обтянутая мешковиной, по-видимому, вела как раз на парадное крыльцо. В левой стене тоже имелось несколько дверей. Справа в пропахшую карболкой темноту уводил узкий коридор.

      – Доктор! – крикнул Андреев.

      Голос его гулко разлетелся по пустому помещению, эхом отразился от покрытого трещинами потолка и затих.

      – Вообще тут кто-то есть? – подал я реплику.

      – Был дед какой-то, когда я заходил.

      Открылась одна из дверей, высунулась бородатая старческая физиономия в очках без оправы, потом показался