t. Виктор Пелевин

даже непонятно сделалось, как он мог всерьез размышлять, говорила с ним лошадь или нет.

      «Безумие, – подумал он. – Нельзя столько пить. Может, в гостинице подмешали в водку какую-то дрянь? Впрочем, совсем недавно я допускал, что на самом деле мертв и все происходящее суть загробное испытание души… Как, однако, скачут мысли. А ну скорей к Ариэлю. Там все выясним…»

      Т. повернулся к лесу.

      – Аксинья! – крикнул он. – Мне в гостиницу надо! Выходи!

      – Не выйду, барин! – отозвалась Аксинья. – Вы топором зашибете.

      – Да не трону я! Верно говорю!

      – А чего топор взял?

      Т. наморщился от идиотизма ситуации.

      – Палец хотел рубить, – крикнул он. – Палец, не тебя!

      – А зачем палец?

      – От зла уберечься!

      Аксинья некоторое время молчала – верно, думала.

      – А че ты им делаешь, пальцем? – крикнула она наконец.

      Т. почувствовал, что его лицо покрывается горячей краской стыда.

      – Ты прямо как лошадь рассуждаешь! – крикнул он. – Дура!

      – Чиво ж, – прокричала Аксинья в ответ, – мы Смольных институтов не кончали!

      – Прекрати меня фраппировать!

      – Будете ругать, еще дальше убегу, – раздался ответный крик.

      Т. потерял терпение.

      – Да выходи же, не бойся!

      – Не, барин, сами езжайте, – отозвалась Аксинья. – Лучше я за телегой к гостинице приду, как у вас дурь пройдет.

      Как ни погонял Т. лошадь, она плелась медленно и только после хорошего шлепка ненадолго переходила с шага на ленивую рысь. Каждый раз при этом она оглядывалась и пронзительно смотрела на него – словно намекая, что состоявшийся в лесу обмен мнениями о нравственных вопросах сделал неуместными и даже оскорбительными те перевозочно-гужевые отношения, в которые Т. назойливо пытается с ней вступить.

      Впрочем, Т. было неловко и без этого.

      «Оскорбил эту святую женщину, эту юную труженицу, – думал он, – плюнул ей в душу… Хотя непонятно, что именно ее так оттолкнуло. Совсем ведь не чувствую народной души, только притворяюсь. Нельзя так напиваться. До чего дошло – лошадь заговорила… И ведь не просто заговорила, она надо мной смеялась. И была совершенно права…»

      – Конечно права, – сказала вдруг лошадь, оглядываясь. – Рубить палец, граф, это чистой воды кви про кво.

      Т. похолодел.

      «Вот, опять, – подумал он. – Сейчас отвернется и замолчит, как ни в чем не бывало…»

      Но лошадь брела вперед, по-прежнему глядя на Т.

      – Кви про кво? – переспросил Т. – Что это?

      – Это когда одно принимают за другое, – ответила лошадь.

      Никакой возможности считать разговор наваждением больше не осталось. Все происходило на самом деле.

      – Признаться, я слаб в латыни, – сказал Т., стараясь сохранять самообладание. – В юности знал, а сейчас все забылось.

      – «Кви» – это местоимение «кто», – объяснила лошадь, – а «кво» – его же архаическая форма, только в дательном падеже.

      – Благодарю, – сказал Т. – Кажется, начинаю припоминать.

      –