Теория и практика расставаний. Григорий Каковкин

на том, что он может спросить у этого, без тени внешнего волнения, лощеного молодого человека.

      – Сын?

      – Да, а что произошло, где моя мама? Я не понимаю, с мамой что-то случилось? Почему меня вызвали в милицию?

      – Теперь в полицию, – поправил Зобов.

      Расстановка слов, достоинство и спокойствие и особенно это «мама» – он как будто не замечал неуместность употребления таких слов здесь, где могли быть только «мать», «отец» и «ближайшие родственники». И он был один из «ближайших».

      – Паспорт совсем новенький.

      – Да, только оформили. Недавно.

      – Вы живете вместе с матерью?

      – Нет, отдельно. У нее своя квартира, у меня – своя.

      – Часто видитесь?

      – Раз в неделю обычно. Или реже. А что?! Я не понимаю, почему я отвечаю на эти вопросы. Постарайтесь мне объяснить, где моя мама.

      Зобову хотелось грубо сказать парню: что ты пристал ко мне со своей мамой? Маму ему дайте, мне твоя мама поперек горла с утра встала.

      – А отец твой где?

      – Вы мне не тыкайте, – незло поправил его Борис Ульянов. – В командировке, в Швейцарии. Они разведены давно.

      – «Давно» – это как?

      – Четыре года, наверное, я не знаю…

      – Не знаешь, когда развелись твои родители?

      – Не знаю.

      Зобов выдержал требовательную паузу и ею поставил парня на место.

      – Точно не знаю – я учился в Великобритании. Наверно, сразу после школы, закончил школу, и они развелись. Так, скорее всего. Это их жизнь – я в нее не лезу.

      – Школу закончил в Москве?

      – Нет, в Уэльсе, это двести пятьдесят километров от Лондона, но при чем тут это?

      Борис не любил рассказывать, где он учился. За год, как вернулся в Россию, понял: это раздражает, еще точно не знал почему, но часто замечал на лицах собеседников завистливую ухмылку. Зобов тоже с трудом сдержал себя сейчас, он ненавидел всех эмигрантов, сбежавших с тонущего корабля и прихвативших то, что при коммунистах плохо лежало.

      – В командировке отец давно?

      – Нет. Вы мне ответьте, что с моей мамой?

      – Мамой, мамой, – устало вздохнул Зобов. – Вот, прочти. – Он протянул листок, написанный его матерью несколько часов назад, и повторил вопрос: – В командировке отец давно?

      Не поднимая глаз от бумаги, Борис почти прошептал:

      – Неделю уже… или больше.

      Пока Ульянов медленно, казалось почти по складам, читал непривычный рукописный текст, Зобов сообразил, что его раздражает в этом парне: он профессионально не считывался. Человек, долго проживший за границей, владеющий, как минимум, двумя языками, был для него как закрытая на два замка дверь. Ключ от одного, может быть основного, у него был – он много видел разных людей, угадывал стоявшую за ними среду, но второй замок никакими силами не открывался, он действительно был английский.

      Борис читал и не мог взять в толк, о чем мать пишет: каблучок, друг какой-то, район, в котором когда-то жила, когда, с кем, почему она там… выстрелы,