Исход. Роман о страхах и желаниях. Олег Маловичко

соседка, одинокая спивавшаяся старушка. Сергей приплачивал ей, а когда она не могла, сидел с матерью сам.

      Сначала он колол промедол и трамадол. Стала кричать сквозь сон. Было еще хуже, словно из нее высасывали жизнь, а она не могла даже посмотреть, кто. Увеличил дозу, и Татьяна Ивановна все время проводила в мутном бессознательном мороке. Никого не узнавала, видела в людях врагов, желающих ее смерти или имущества. Часто обращалась к мертвому мужу, или звала мать, тоже покойницу.

      – Да не мучайте вы ее, колите невроксан, – посоветовал врач «скорой» после одного из приступов.

      Препарат, прочел Сергей в интернете, нарушает работу печени и почек и убивает клетки мозга. Но мать успокаивалась, а достать невроксан было проще, чем морфин, и стоил он дешевле. Сергей покупал плоские белые коробки с уложенными в пазы ампулами у того врача со «скорой». Тот каждый раз напоминал о дозировке – половина ампулы, Сергей, два с половиной кубика. Целая, пять – много, передоз. Говорил это так часто, что Сергею в его словах стал слышаться намек.

      ***

      Дома играл Бетховен. Никита и Глаша сидели на сером пушистом ковре, покрывавшем комнату от стены до стены. Глаша трогала клавиши ноутбука, читала новости, Никита рисовал. Перед ним было десять тюбиков с краской, но пользовал он четыре – зеленую, голубую, черную и красную. На рисунке полосы цветов находили друг на друга, размывая края в грязь.

      – Привет, боец! – Сергей опустился на корточки и взъерошил сыну волосы, потом на четвереньках подобрался к Глаше, поцеловал.

      – Руки мыл?

      – Не успел. Что пишут?

      – Уроды какие-то церковь взорвали.

      – Какую?

      – Николая Чудотворца, на Пассажирской. Оставили пакет перед образами, служка открыл.

      – Скинхеды?

      – Не знают пока.

      – Сколько трупов?

      – Три.

      – Ну, это еще по-божески.

      В эту церковь они собирались на Крещение. После трехчасовой очереди в царицынскую в прошлом году Сергей слег с простудой, а в эту народу ходило меньше.

      Глаша пошла греть ужин. Она выглядела моложе своих тридцати двух – гибкая, с маленькой грудью, узкой талией, выдающимися лопатками и короткой стрижкой. Маленький нос капризно вздернут, пухлая верхняя губа приподнята, в больших глазах – доверчивый испуг, будто хочет что-то спросить и боится.

      Они были женаты девять лет. Сергей не любил Глашу. Зная, что жить с любовью легче, чем мучаться мыслью о неудавшемся браке, он внушил себе любовь. Но просыпаясь среди ночи и глядя на жену, повернувшуюся спиной и выставившую из-под одеяла угол плеча, Сергей ощущал непреложный факт отчуждения.

      Никита макнул кисть в баночку с краской, понес к листу, и на полпути с края кисти на ковер сорвалась капля. Мальчик бросил на отца быстрый испуганный взгляд. Сергею был неприятен страх в глазах ребенка.

      – Что рисуешь, разбойник? – спросил он, нарочно не замечая пятна.

      – Это наш дом. Он горит. Другие тоже горят.

      –