Завтра не наступит никогда. Галина Романова

от приказаний. Что там, что дома отказа не терпелось.

      Да ему и отказать было сложно. Попросит так, что ноги у Александры сами из-под одеяла высовывались, падали с кровати, нашаривали тапочки и несли не проснувшееся еще тело с одуревшей со сна головой в кухню. А там либо кофе варить приходилось, потому что любимый муж Александр Иванович Марков кофе в постель запросил. Либо кефир с сахаром разбалтывался интенсивно, чтобы сахар потом у него на драгоценных зубах не скрипел. Либо омлет в спешке готовился. Ну вот захотелось ему омлета горячего с румяной корочкой. Вот желал он прямиком из постели плюхнуться за стол и уткнуться неумытой физиономией в тарелку.

      Желания каждое утро бывали разными. Просилось все разным тоном. Она уже научилась распознавать степень тяжести при выполнении его капризов.

      Если тон обычный – просьба пустячная. Если чуть виноватый, значит, придется что-то готовить. Ну, а уж ежели поскуливать начинает дорогой супруг и носом за ухо к ней тыкаться, то придется и побрить его в кровати. Да, и такое бывало. И не раз. И делалось ею это, между прочим… с удовольствием.

      – Сане-еек, малыш, ты ведь проснулась, – заскулил, заскулил любимый. – Ну чего притворяешься, а?

      – Чего тебе? – прошептала она, как обычно, и как обычно, улыбнулась в подушку.

      – Кашки хочу, – простонал Марков и полез левой рукой под одеяло, пытаясь настигнуть ускользающую жену. – Овсяной, Санек. Сладкой, с изюмом. Сделаешь?

      – Уже лечу.

      Она спустила ноги с кровати, но Марков тут же поймал их и вернул обратно.

      – Ты чего? – будто изумилась Александра, хотя прекрасно понимала – чего он.

      – А ты чего? – шепнул он ей в ухо. – Не спеши так.

      – А как же кашка? Овсяная, сладкая, с изюмом? Марков, ты выбиваешь меня из графика, – она шутливо шлепнула его по руке, ведущей себя довольно нагло. – Я не успею подать тебе завтрак в постель.

      – Ты себя мне подай в постели, милая! – строго прикрикнул он на нее, но не громко, правда. – А кашка… Да подождет она, Санек. Иди ко мне…

      Завтракали они вместе часом позже. Не рассчитал Марков свои аппетиты, сначала долго из постели ее не отпускал. Потом к овсяной каше еще и мяса запросил. Пришлось повозиться. К столу уселась взлохмаченной, с вспотевшим, раскрасневшимся лицом. И занервничала тут же. Не любила она такой наседкой перед мужем появляться. Уже скоро двадцать лет их отношениям, а она все равно ему на глаза старалась попадаться только причесанной и опрятной.

      – Эй, Санек, ты чего нервничаешь? – тут же безошибочно угадал Марков ее настроение. – Кудряшки у нас выбились из прически, так, что ли?

      – Саш, отстань, – отмахнулась она, ниже нагибаясь над тарелкой.

      – Ээ-эх, дуреха. – Марков улыбнулся и легонько тюкнул ее по носу пальцем. – А я так люблю твои кудряшки, Санек. Люблю, когда ты у меня такой вот растрепыш. И вообще, я тебя всякую люблю!

      Марков не лукавил. Он в самом деле любил свою Саньку с семнадцати лет. И с каждым годом, кажется, любил ее все сильнее. Юношеская пылкость заматерела, чувства стали глубже,