Империя строится. Евгений Касьяненко

ляком Георгия. Третьего дня Смирнов с товарищем, решая малоприятный вопрос, для которого был нужен выход на самый верх, вусмерть напоили земляка и еще двух офицеров «девятки» прямо в номере гостиницы. Это едва не кончилось печально для них всех. Разгулявшуюся компанию во втором часу ночи начала успокаивать охрана гостиницы, также, разумеется, состоящая в дни съезда из работников спецслужб. Перепившиеся офицеры «девятки» стали объяснять коллегам, кто в доме хозяин. Земляк-гэбист даже порывался вытащить пистолет. Смирнов и его товарищ, не на шутку перепугавшись, с трудом успокоили конкурирующие ветви «конторы», после чего гостиничная охрана согласилась выпить на брудершафт.

      …Георгий со странным, непонятным для него самого чувством смотрел вслед генсеку. От прежнего его обожания Горбачева не осталось и следа. Смирнову было даже неловко вспоминать об испытанном им несколько лет назад восторге, когда сообщили, что видели на столе у генсека его, Георгия, статью, исчерканную красным карандашом. Но все же от секундного «туалетного» контакта с первым лицом в государстве остался какой-то осадок. Ничтожность повода для генсековского гнева – облако сигаретного дыма – лишь усилила подозрения Смирнова в абсурдности происходящего. Второй месяц в этих стенах, сначала на учредительном съезде российской компартии, а теперь на «большом» съезде, идет непрерывная болтовня, в то время как страна разваливается на части.

      Ему расхотелось идти в зал заседаний – в конце концов, это преимущество его профессии. Он вышел из КДС и пошел через Ивановскую площадь к зданию Верховного Совета. Обогнув его, прошел через проходную у Спасской башни на Красную площадь и досадливо поморщился: центр площади был пуст, обнесен по периметру металлическим штакетником, за которым стояли тысячи людей. В отличие от большинства участников съезда Смирнов жил не в гостинице «Россия», а в «Москве», по ту сторону площади. И теперь ему предстоял выбор: либо продираться через толпу по периметру площади, либо, предъявив пропуск охране, идти напрямки через площадь под прицелом тысяч негодующих взглядов и выкрики. Смирнов решился на последнее и пошел через площадь.

      Было что-то абсолютно нереальное в этом его торопливом, почти бегом проходе по пустой площади. Как сновидение. Десять часов утра. Центр десятимиллионного города. Центр пока еще могущественного государства планеты. Толпы людей за ограждением. Раскаленная атмосфера зала там, за Кремлевской стеной. И он: один-единственный на этой великой площади, которую учился рисовать, когда ему было еще четыре года – на другом конце планеты, в занесенном пургой чукотском поселке Урелики, где служил его отец. Двое часовых у входа в Мавзолей проводили его взглядом, одними глазами, не поворачивая голов. Бред, фантасмагория, сюрреализм Феллини. Он ускорил шаг.

      «Блажен, кто мир сей посетил

      В его минуты роковые» —

      навязчиво вертелось в голове.

      Лозунги демонстрантов можно было прочесть издалека. Правые противники съезда стояли вперемежку с левыми. «Превратим КПСС в коммунистическую партию!» – требовали одни. «КПСС – под суд!» – решали этот же вопрос другие. Он пробился через толпу, стоящую в проезде возле Исторического музея.

      Во втором блоке гостиницы «Москва» во время съезда жил только приезжий партийный генералитет. Смирнову номер достался случайно – выпросил бронь в Верховном Совете. Это освобождало от необходимости ежедневных попоек в «России», среди малоинтересных ему людей. Но сейчас и ему захотелось выпить. Что-то сломалось в душе.

      Он прошел через громадный и пустой холл гостиницы, никак не меньший, чем зал Казанского вокзала. Пока добирался до буфета на своем этаже, у него трижды потребовали предъявить закатанный в пластик пропуск. В буфете Георгий взял бутылку коньяку и пяток сосисок. По странному ценообразованию в те дни одна сосиска стоила в Кремле двадцать пять копеек, в его элитном блоке гостиницы – полтинник, а на Арбате, свободном для всех, кооператоры брали за такую же два рубля. В номере Смирнов сразу налил себе почти полный стакан и выпил. Раздражение стало спадать. А чего, собственно, на него так подействовала мимолетная реплика Горбачева? «Ну, устал человек. Тоже не железный. Увы, совсем не железный» – думал Георгий.

      Но через секунду вновь пришло озлобление. И на меченого дьяволом генсека, и на его беспалого оппонента. Все они чужие. Чужие для страны.

      «А может быть, все не так? Может быть, сам он, Смирнов, чужой для страны? Потому что он просто выдумал ту страну, в которой прожил сорок два года. Не было той страны. Все, чем он жил, – великая иллюзия, сказка для дураков, таких, как он сам… Или не так?»

      Страна, держава… Накатились детские воспоминания. Их бревенчатый ДОС – дом офицерского состава – в бухте Провидения на Чукотке. Умер великий вождь. Отец и мать сидят в комнате над тазом и плачут. Наверное, мать стирала, но в восприятии пятилетнего Жоры осталось, что таз специально подставили для слез. Другой жуткий кадр. Они с ребятами ушли в сопки собирать голубику и вдруг видят: внизу, в распадке, возле ямы, расстреливают солдата-дезертира. Уже взрослым он рассказал об этом отцу, тот не поверил. Тогда Жора нарисовал место, где это было, и отец молча кивнул головой. Возвращение с Чукотки