Разрушить Илион. Игорь Ткаченко

онтик. Последнее время ей полюбились дожди. Я находил ее в стогу под березой на краю осеннего поля. Чугунные тучи цеплялись за верхушки деревьев и сеяли мелкий-мелкий дождь. От моего прикосновения она вздрагивала, виновато улыбалась, спешно навешивала над лесом радугу и тряпкой принималась собирать воду, потому что у соседей снизу отсыревали обои, и они грозились пожаловаться в домоуправление.

      3

      Что-то новенькое.

      Крохотная прихожая, соломенный половичок на блеклом линолеуме у двери, бормотание радиоточки на кухне.

      Давно бы так. Одумалась.

      И комната тоже была обычной. Утром за окном цвела сакура, и на вершине Фудзи сидело мохнатое облако, а сейчас достраивался второй этаж универмага, полыхала сварка, и два подъемных крана тягали поддоны с раствором.

      Я включил телевизор, сел в кресло и стал придумывать слова, которыми встречу Вику, когда она кончит возиться на кухне и придет звать меня ужинать.

      Я придумал двести семьдесят три тысячи ласковых и одобрительных слов, страшно проголодался, а она все не шла.

      Один раз она уже запаздывала с ужином, в Шотландии градом побило вереск, тайфун «Феличита» разогнал краболовные судна у побережья Камчатки, в Аргентине забастовали водители автофургонов, а на Вологодском молокозаводе сломался сепаратор. Она очень расстроилась и успела приготовить лишь макароны по-флотски.

      Это не должно превращаться в систему. Я отправился на кухню.

      В духовке «Электра-1001» не шкворчало, на конфорках не булькало, из крана капало. Из съестного на столе были только талоны на колбасу и масло, придавленные солонкой, чтобы не унесло сквозняком. По рассыпавшейся вокруг солонки соли бродил унылый таракан.

      Я разозлился, рассвирепел, метал громы и молнии, они рикошетили, царапали полировку кухонного гарнитура «Мрия» и шипели, попадая в мойку.

      Я потерял над собой контроль, прогнал таракана, сложил в бумажник талоны и включил чайник.

      Я выпил цистерну грузинского чая и съел столетний запас печенья. За окном падали листья, потом пошел снег, грянула гроза, и опять пошел снег.

      Прошла еще тысяча лет. Татьяна Веденеева помогла Хрюше и Степашке разобраться в морально-этических аспектах жадности, сыр на тарелке скукожился и прослезился.

      Прошла еще тысяча лет, началась программа «Время», и в дверь позвонили.

      Это была не она. Это был кентавр Василий. Василий был убежденный хронический холостяк, приходил к нам по вечерам смотреть ритмическую гимнастику и всегда опаздывал к началу. Василия я недолюбливал, но всегда любил гречневую кашу. Василий был неряшлив и зануда, за ним приходилось убирать каштаны, но он приносил гречневую крупу, которая полагалась ему как ветерану двух Пунических войн.

      Василий протянул пакетик гречки и грустно спросил, заглядывая через мое плечо в комнату:

      – Опоздал?

      От него пахло сигаретами «Кент», конюшней и дезодорантом «Мистер», который Вика подарила ему на очередной тысячелетний юбилей. В кудрявой бороде кентавра застряли репьи. Я посторонился. Василий принял это за приглашение и процокал в комнату. В хвосте у него тоже застряли репьи.

      Устраиваясь перед телевизором, Василий с тяжким кряхтением подогнул передние ноги с опухшими бабками, уперся руками в пол, вытянул в сторону ревматические задние, отдышался и только после этого спросил:

      – А где Вероника?

      И тут меня прорвало. У меня выросло сто рук, одни я засунул в карманы, другие скрестил на груди, третьими размахивал, остальными потрясал.

      – Я не знаю, где Вероника! – орал я. – Мне нет никакого дела, где Вероника! И вообще! Я за ней не слежу. Вот.

      – Где-где-где она может быть? – надрывался я, слабея от ярости. – Где она может быть, когда я пришел с работы? Голодный. Усталый. Ни тебе ужина, ни тебе отдыха.

      – Она думает, это просто – с девяти до шести, – таял я от жалости к себе. – Она думает, я это так оставлю. Она думает, я молча проглочу. Она думает…

      – Где она может быть? – прошептал я.

      Лишние руки отпали, Василий смахнул их хвостом под диван, оставшимися двумя я схватился за голову.

      – Где она может быть?

      – Может быть, она на работе? – предположил Василий. – Ты звонил?

      Я не звонил, я не знаю ее рабочего телефона и не знаю, есть ли он вообще. Я не знаю, где она работает. В каком-то институте что-то делает с пленками или растворами, которые на свету светлеют, а в темноте темнеют. Что-то она мне пыталась рассказать, один раз, очень давно… Какая может быть работа, когда я дома?!

      – Или у подруги?

      – Нет у нее подруг!

      Василий покряхтел, почесал пятерней бороду и сказал:

      – Тогда ее похитили. Какой-нибудь прощелыга из нынешних. Как ее пра-пра-бабку хамоватый Парис. Илион будет разрушен…

      И он выставил на стол бутылку амброзии очищенной.

      – Может, так оно и лучше, – сказал он. – Ты же у нас нормальный,