Грань. Михаил Щукин

на крыльце, отворачивался, чтобы не глядеть на милую семейную встречу, а сам все-таки косил глазом.

      – Мам, я не одна, гость у нас…

      Старушка оторвалась от Лизы, выглянула из-за ее плеча и маленькими настороженными глазками ощупала Степана. Он стушевался и, не зная, что делать, по-дурацки склонил голову:

      – Здравствуйте.

      – И вам доброго здоровья. В избу проходите.

      Старушка посторонилась, пропуская их вперед. Степану становилось все беспокойней, но вида не показывал, размашисто шагал следом за Лизой и про себя повторял: «Бог не выдаст, свинья не съест – подавится».

      В избе сидел за широким столом крепенький еще старик с маленькой рыжей бороденкой, и хлебал суп. Глянул на вошедших и отложил ложку. Хитровато прищурился.

      – Ты, Лизавета, никак, с трофеем воротилась? Как звать-то?

      Степан назвался. Старик одобрительно кивнул и принялся за суп. Вдруг снова отложил ложку и спросил у жены:

      – Старуха, там в подполе не завалялось?

      Старушка сделала вид, что не слышит. Молча доставала тарелки из шкафа и разливала суп. Степан украдкой посмотрел на Лизу, и она ему также – украдкой – подмигнула. В ее глазах прыгали и бесились смешинки, она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, глядя на своих стариков. Отец громко швыркал и благодушно хлебал суп, а мать, не притронувшись ни к ложке, ни к хлебу, сидела настороженная, как часовой на посту, услышавший внезапный шорох, и не сводила глаз с гостя, примечая за ним каждую мелочь: и как ложку держит, и как ест… Вдруг спросила:

      – А ты, мил человек, в лагере не отбывал?

      Степан опешил:

      – Не-е-ет. А с чего вы взяли?

      Она поджала тонкие, сухие губы.

      – И то ладно.

      И вздохнула.

      У старика удивленно полезли вверх белесые брови, а рыжая бороденка дрогнула. Старушка на него сердито глянула и голосом, в котором уже слышались близкие слезы, выговорила:

      – Давай, давай, лыбься, дурак старый. Последню дочь неизвестно кому сунули. У его вон на руках-то картинка тюремна.

      Еще пацаном в училище Степан по дурости выколол на левой руке восходящее солнце, копию рисунка с папирос «Север», давно уже свыкся с наколкой и не обращал на нее внимания; теперь же, удивляясь острому глазу старухи, торопливо закрыл наколку рукавом рубахи.

      – Да это так, молодой был, по глупости…

      – Вот, слышь, – вмешался старик. – А ты сразу – в лагере сидел! Коптюгин вон у нас директором в конторе сидит, а у него на заднице кочегар с лопатой… нарисован. – Вспомнив, старик развеселился. – И так ловко, зараза, нарисован, Коптюгин идет, а кочегар этот вроде как лопатой шурует…

      – Понес, понес, тебе лишь бы зубы скалить. Последню дочерь…

      – Мама! – Лиза погладила ее по плечу. – Да ты не дуйся, ты послушай. Он у нас на работу устроиться хочет. На пароходе вместе плыли, вот и познакомились. Ой, я и познакомить забыла. Это Степан, а это Никифор Петрович и Анна Романовна.

      Анна Романовна облегченно