Хибакуша. Валерий Петков

обстановку. Академик прилетел, требует свежие данные.

      Обстановка постоянно менялась. Зависел этот процесс от многого. Прежде всего погода. Самые простые факторы – ветер и дождь.

      И – пыль, конечно.

      Наша рота радиационно-химической разведки обследовала плановым порядком Зону, делала замеры, наносились данные на карту.

      И вот – он!

      Экипаж быстро выкликнет, построит, инструктаж короткий и – вперёд! Труба зовёт!

      Беспокойный старлей – право слово.

      И всё норовил проехать через «рыжий лес», от виадука в город Припять, направо от станции Янов и неширокой полоской вдоль бетонного забора АЭС. Влево – Мёртвый Город Припять. Можно было с этой стороны к блокам проскочить. Сразу через горбатый путепровод, если через город. Мост сильно фонит. И ничего с ним уже не сделать. Легче разобрать, чем дезактивировать.

      Всё-таки через Янов не так опасно, как через Припять. Особенно – первый микрорайон сильно запачкан. Старались его объезжать, лишний раз без надобности там не появляться.

      Грунт в «рыжем лесу» сняли уже метра на полтора, опасность – реальная. А он – упрямый! Словно и не видит этого…

      – Вперёд, боец! – кричит старлей водителю.

      Красивый, как бог, на фоне безоблачного белого неба. Ветер ему в лицо и оглобля в бок.

      Мимо брошенных вагончиков строителей. Лысых собак.

      Расступались деревья, взбегали на живописный склон, и вот она, деревня Чистогаловка. Дальше, вправо – Киев. Осталась деревенька в стороне. С холма прекрасный обзор на страшную, зияющую развалину четвёртого блока.

      Труба – горизонтальные красно-белые полоски. Красные обозначают «советский», белые – «мирный атом».

      Я буду сюда возвращаться – потом.

      А пока – двойной поворот. Сначала направо. Потом резко налево и – вдоль всех четырёх блоков. В белёсой такой мути. И странное возникает ощущение – нереальности, эйфории оттого, что ворвались в некую запредельность, и жутко интересно – чем наш очередной налёт закончится?

      В висках стучат молоточки, в кислород что-то подмешалось незаметно, пока мы суетились, приборы включали.

      Блоки в одну линию соединены последовательно. Чудом эта «бомба» из четырёх реакторов не взорвалась тогда.

      Два страшных пожара было в мае. Про них в новостях не говорили. Но это отдельная история.

      Самое первое сообщение, на фоне кусочка географической школьной карты за спиной диктора – длилось семнадцать секунд. Программа «Время».

      На компьютере слушаю, раз за разом…

      Нумерация блоков от речки Припять. Мы вылетали с другой стороны, на тот самый, четвёртый, раскуроченный. И дальше, к первому, у реки. Асфальт зыбкий, даже сидя в машине, ощущаешь, какой он горячий.

      Потом резкий разворот – «газон» чихает, вот-вот заглохнет. Воздух звенит невидимой струной на пределе натяжения. Так бывает, когда под линией высоковольтных проводов проходишь и волосы дыбом на голове непроизвольно поднимаются: сейчас начнут искрить, потрескивать бенгальскими огнями.

      Замолкаем, просто верим в удачу. Всё внимание сосредоточено на том, как ведёт себя движок.

      Потом кричим – у-р-р-р-а! Вынес – верный «конёк-горбунок». Не заглох! Советский – значит надёжный.

      Так нам говорили.

      Пётр, водитель, бывший «афганец», скалится. Лицо белое, длинный нос, рваный кривой шрам розовеет слегка. Худой, жилистый. Глаза безумные – руль у него и судьба наша тоже.

      Душман!

      Все как сумасшедшие становились, неузнаваемые – в эти мгновения.

      Жара сильная, вода с нас течёт!

      Упоение на краю бездны – рухнем или нет?

      Пока четвёртый блок в декабре не закрыли саркофагом. Мы этого уже не застали. К июлю – наелись нуклидов, от шейки до хвоста!

      Заменили нас в плановом порядке.

* * *

      Даже сам удивлялся – ну почему меня это всё не беспокоит? Особенно первое время после возвращения задавался постоянно этим вопросом. Потом и думать перестал про все эти страсти.

      Вроде – забылись, начисто.

      Только через много лет стала какая-то муть брезжить, блажить, при переходе границы яви и сна. Такой же мутный обморок. Наплывает вкрадчиво, беззвучно – туманом сначала, потом потрескивание характерное нарастает. Как там, в разведке.

      Я это ни с чем не спутаю!

      А уж потом – долбит в подкорку, склёвывает невидимый дятел зёрна нуклидов.

      Они всякий раз – другого цвета. Их много, ватные, невесомые, как попкорн, только мелкие очень. Не шуршат, лишь дозиметр потрескивает где-то рядом, как дрова смоляные в костре.

      Бликуют, слепят. Дождём-сеянцем. Ждёшь звуков, шуршания, а ничего нет! Тишина. Падают, падают, засыпают меня. Пока дышать не становится трудно. Тяжесть на грудь наваливается, хотя каждая частица кажется бестелесной. А все вместе – плита железобетонная.

      Звонко,