Тьма египетская. Михаил Попов

Бакенсети вздохнул свободнее. Больше никаких, даже самых мелких, грешков против царской власти он за собой не знал и мог себя успокаивать, что все худшее позади. Только вот непонятно, если Мегила приехал из-за разбойников, почему он так легко отступился от темы? От этой мысли снова стало нарастать беспокойство в душе князя. Когда же Гист повел рассказ о неком человекобыке, родившемся якобы на одном из островов в финикийском море от совокупления местной царицы с рогатым правителем полей и помещенном подальше от любопытствующих глаз в подземный лабиринт, Бакенсети уже снова нервничал с прежним жаром.

      – Ну, это глупости, совершеннейшие глупости, женщина не может зачать от быка.

      Светский говорун, сделав еще несколько петель в своем разговоре, вернулся в Аварис и в свою молодость. Глаза его перестали смеяться, и тон речи отвердел. Молодой ссыльный офицер с подлинным увлечением описывал день своего представления ко двору, все мелкие детали того утра и все подробности своих высоких чувств по поводу предстоящего события. В другой ситуации Бакенсети, может быть, даже разделил бы с ним трепет этого воспоминания, ибо сам хранил в памяти схожее, но сейчас ему было тошно. Он чувствовал, что приближается еще один поворот в разговоре, и боялся его. Что говорить, если спросят об Аменемхете? Обвинить Птахотепа. Пусть за все отвечает он.

      – Ведь ваш сын, князь, кажется, достигает в этом году своего четырнадцатилетия, – вступил вдруг Мегила, по-прежнему глядя в пол. – Интересно было бы взглянуть на будущего «царского пастуха»!

      Бакенсети все понял – они здесь из-за мальчика, но при этом был сбит с толку. Ему совершенно отчетливо почудилось, что серолицый гость, высказывая эту просьбу, не слишком жаждал ее удовлетворения. Хотя, кто его поймет, этого человека. Сердце и уста его принадлежат разным людям. Из-за этой невнятицы мыслей князь и замешкался на несколько мгновений, и даже начал лепетать, что, мол, сын его не так еще воспитан, чтобы являться пред высокими столичными людьми. Что не умыт, да и вообще занят учением.

      Гист, тонко улыбнувшись, заметил, что ни одно из этих препятствий не кажется ему существенным.

      9

      Все расступались, что-то уважительно и поощрительно бормоча. Не только служанки, но и придворные, и старшие писцы, все те, кто привык смотреть на Мериптаха как бы с легким пренебрежением ввиду его двусмысленного положения в отцовском доме. Слух о том, что этого мальчика, столь никому не интересного до сего дня, желает видеть сам «царский брат», распространился по дворцу мгновенно. Все кланялись Мериптаху и норовили сказать что-нибудь лестное вслед. Даже надменные азиатки Бесте и Азиме, стоявшие у самого входа в зал высокой встречи, наклонили головы, даже главный трапезный распорядитель Хуфхор произнес торопливую тираду о молодом красавце со станом стройнее молодой пальмы.

      И вот он вошел.

      Зал был освещен страшно, полыхало множество огней и в висячих лампах, и в жаровнях, отнесенных в углы, и в особых